шрам на ноге Одиссея от ранения, полученного им еще в детстве. И сразу она выпускает
из рук ногу Одиссея, эта нога ударяется о таз с водой. Медный таз звенит, и вода
проливается на пол. У самой Евриклеи пресекается голос, глаза наполняются слезами, в
сердце у нее сразу и радость и скорбь. Чуть оправившись, она обращается к Одиссею со
словами радости и ласки. Но тот хватает ее за горло, велит прекратить свою речь и
шепотом начинает рассказывать ей о своих планах.
Наконец сцена, в которой Одиссей убивает одного из женихов, Евримаха (Од., XXII,
82-89). Когда разозленный Евримах выхватил меч, чтобы убить Одиссея, тот ранит его из
своего лука в сосок, но так, что стрела доходит до печени. Евримах выпускает меч из
своих рук, шатается, падает, задевая собою стол и роняя на пол посуду, ударяется лицом об
пол, начинает судорожно биться пятками о кресло и, наконец, испускает дух.
Все такого рода описания гораздо больше похожи на роман, чем на героическую
поэму.
3. Лирика. Но Гомер выходит далеко за пределы и самого эпоса. У него очень много
лирических мест. Причем его лирика бывает и близкой к эпосу, и далеко от него
отошедшей.
а) Воинственно-патриотическая лирика. Когда в истории греческой литературы
излагается лирика, то обыкновенно начинают с тех ее видов, которые и по своему
настроению, и по своей метрике еще близки к эпосу. Именно наиболее близким к эпосу
типом лирики является элегия военно-агитационная. Тут обычно приводятся имена
первых греческих лириков Каллина и Тиртея. В «Илиаде» (ХШ, 95-124, 231-238)
Посейдон энергично агитирует среди греческих героев, чтобы: они отбили наступление
троянцев, обращаясь к ним с воодушевленными и прямо-таки горячими речами. Здесь нет
никакой [185] разницы с упомянутыми Каллином и Тиртеем, тем бблее, что они являются
современниками последних этапов разбития гомеровского эпоса.
В «Илиаде» (XXII, 71-76) Приам, удерживая Гектора от битвы, рисует ему, между
прочим, в своей пространной речи, как прекрасен юноша, раненый и умирающий на поле
сражения, и как безобразен в том же самом положении старец. Эта мысль и эти образы
раненого юноши и старца целиком находим у Тиртея, представителя уже не эпоса, но
лирики, а именно элегии во фрагменте 10, ст. 21-30. В науке даже спорили о том, повлиял
ли здесь Гомер на Тиртея или Тиртей на Гомера. Но в данном случае важно совпадение
двух жанров, которое стало возможным только потому, что эпический стиль у Гомера – не
просто эпический, но очень сложный и даже смешанный эпический стиль.
В нем источники разных других стилей и жанров и, в частности, воинственно-
патриотической и военно-агитационной элегии.
б) Лирика героической любви. Знаменитым образцом этого нового вида лирики
является прощание Гектора с Андромахой (Ил., VI, 395-502). Сквозь строгие контуры
старого сурового эпического стиля здесь пробивается уже неэпическое изображение
супружеской любви героев. Здесь изображается трагическая судьба Андромахи,
потерявшей своих родителей, семерых братьев и родину и попавшей к Гектору в слабой
надежде на счастливое устроение жизни. Но вот Гектор участвует в большой войне и
готовится к опасному бою. Андромаха с малолетним ребенком и служанкой выходит для
прощания с Гектором и слабым неуверенным голосом и нерешительными выражениями
пытается удержать его от опасного боя. Она прекрасно знает, что не только Гектор этого не
сделает, но в конце концов и сама она этого не позволит. Гектору тоже нестерпимо тяжело
расставаться не только с домом и родными вообще, но прежде всего с Андромахой.
Благородный лиро-эпический стиль этого отрывка из «Илиады» углубляется и делается
более эмоциональным благодаря введению эпизода с ребенком, который сначала испугался
отца в полном вооружении и заплакал, а потом, когда отец снял с себя грозно-блещущий
шлем, сам потянулся к нему ручками, и отец стал его горячо целовать. Плачущую
Андромаху Гектор нежно отсылает домой заниматься своими делами, а сам непреклонно и
бесстрашно направляется на бой.
Подобного рода прощание супругов трудно назвать чисто эпическим. В нем
пробивается сильнейшее лирическое волнение, которое, хотя и не нарушая формально
обычных эпических условностей, все же окрашивает этот строгий эпос в очень мягкие и
трогательные тона и является прекрасным образцом того, как на лоне перезрелого
эпического стиля начинают зарождаться и разные другие стили и, в частности, лирика.
[186]
в) Лирика страстной любви к жизни в условиях обреченности этой последней.
Гомеровский эпос, несмотря на свою монументальность и даже суровость, весь пронизан
страстной жаждой жизни и стремлением увековечить память погибшего, как бы
приобщить его и после смерти к тем, кто еще живет на земле и видит солнце.
В «Илиаде» (VII, 77-91) Гектор перед поединком просит на случай гибели вернуть
его тело родным для погребения и надеется, что также и ахейцы погребут своего павшего
в битве товарища на берегу моря, чтобы могильный холм был свидетелем славы Гектора.
«И слава моя не погибнет», – утешает он себя. По словам Агамемнона (VII, 116-119), даже
Гектор, как он ни отважен, рад будет уцелеть и спастись от ужасной войны. И сам Гектор
мечтает (VIII, 538 сл.): «О, если б настолько же верно стал я бессмертен и стал бы
бесстаростен в вечные веки». Душа его отлетает к Аиду, оплакивая свою участь и
расставаясь с юностью (XXII, 363).
Душа Патрокла также печалится по юности, покидая его тело (XVI, 856 сл.). Его
жизнь оплакивают кони (XVII, 437-441) и это заставляет Зевса признать (446), что нет на
земле существа более несчастного, чем человек. После смерти Патрокла друзья с
нежностью вспоминают приветливость его при жизни (670-672) и Ахилл с горечью думает
о том, что Патрокл погиб вдали от родины милой (XVIII, 99 сл.), вместе с тем оплакивая и
свою судьбу: мать не увидит его в отеческом доме (88-90). Однако сам Ахилл весьма
жесток с юным Ликаоном, страстно молящим о пощаде и не успевшим пробыть дома с
родными даже 12 дней после возвращения из плена (XXI, 74-96).
Погибшему воину не дано насладиться юностью и обрадовать жену молодую и
чтимых родителей (XVII, 27-29) и жалость к убитому охватывает товарищей (346, 352).
Жизнь и солнечный свет настолько связаны вместе, что герои, ожидая решающего
сражения, молят Зевса губить их, уж если он это задумал, при свете дня (647).
Замечательные строки находим в более поздней «Одиссее», в XI песни, которая
рассказывает о нисхождении Одиссея в Аид и об его встрече с тенями умерших. Именно
здесь жалобно молит душа Эльпенора (XI, 72-78) о погребении его тела близ моря на
память и в назидание потомкам. Он даже просит воткнуть в могильный холм весло в знак
того, что при жизни он греб вместе с товарищами на корабле. Оказывается, и в загробном
мире Эльпенору дорого то, что связывало его с жизнью и что может о нем напомнить этой
жизни, если уже к ней невозможно вернуться.
Одиссей пытается нежно обнять свою мать (204-225); душа матери полна памяти о
живых и подробно рассказывает Одиссею о доме, который она покинула, умерши от тоски
по сыну. Агамемнон плачет, проливая горькие слезы, увидев в Аиде своего [187] боевого
товарища, и Одиссей отвечает ему слезами. Душа Агамемнона все еще стремится к жизни,
и он пытается расспросить Одиссея о своем сыне, а также дает ему советы, как вести себя
по возвращении домой (391-395, 454-461).
Ахилл страстно мечтает о жизни. На утешение Одиссея он отвечает, что готов быть
последним батраком у бедного крестьянина, лишь бы не царствовать среди мертвых (486-
491). Мысли его полны воспоминаниями о своем отце Пелее и сыне Неоптолеме. Рассказ