богатырскую силу, очень часто плачут. Даже Ахилл, не говоря уже об его мирмидонцах и
об его матери Фетиде, исступленно оплакивает своего Патрокла. Приам и вся его родня
исступленно оплакивают Гектора; Одиссей плачет в Аиде при встрече с матерью, плачет у
Калипсо на берегу моря при мысли о своей родине, плачет у феаков, слушая песни о Трое.
А Ниоба, как об этом помнит Гомер, проливает целые потоки слез по поводу убийства ее
12 детей и будет проливать эти слезы целую вечность.
Боги тоже не отстают от людей в отношении страданий. Арес ревел от боли после
ранения его Диомедом, как ревут 9 или 10 тысяч отважных мужей. Афродиту тоже едва
залечили и успокоили на Олимпе после ранения ее тем же Диомедом. Если Зевс только
собирается бить Геру, то Гера на самом деле колотит Артемиду, так что та тоже заливается
слезами (XXI, 489-493). И вообще Гомер нигде не спешит к счастливой развязке, а больше
старается столкнуть в жесточайшем сражении не только одних людей с другими, но и
людей с богами. Одиссей после всех своих треволнений, правда, пришел к
благополучному концу, но на эти треволнения он затратил целых двадцать лет, в течение
которых он сотни раз смотрел смерти в глаза. Эти треволнения отняли у него самую
цветущую пору жизни.
В частности, не только у Гесиода Пандора является началом всякого зла, но также и у
Гомера. Елена – причина всей этой ужасной Троянской войны, является в этом отношении
ни больше и ни меньше как орудием самих богов (Ил., III, 162-165). Эрифила погубила
Амфиарая (Од., XV, 247), Клитеместра убила Агамемнона и Кассандру (XI, 409-428),
Хрисеида и Брисеида являются причиной ссоры царей и величайших бедствий в
«Илиаде», Пенелопа – невольная виновница гибели женихов и многих итакийцев (о том,
как разгораются страсти у женихов и слабеют колени при появлении Пенелопы, можно
читать в XVIII песни, 208-213). Только одна Навсикая не причастна к злу. Остальные
женщины, не исключая божественных, почти всегда соединяют свою красоту с
причинением большого зла. Таковы Калипсо и Кирка, таковы сирены, такова Гера со своей
ревностью, такова Афродита со своими любовными страстями, такова Афина со своей
виртуозной хитростью. Гекуба и Андромаха – высоко добродетельные женщины, но у
Гомера они выступают как жены несчастных мужей и как матери несчастных детей. Таким
образом, любовь у Гомера ведет только к несчастью.
Все эти события и лица, все эти факты и переживания, вся эта бездна горя и ужаса,
которую мы находим в гомеровских [193] поэмах – все это, взятое само по себе, не
является трагическим, а является только ужасным. Но дело заключается в том, что все эти
картины ужаса именно нельзя брать изолированно, как данные сами по себе. Их можно
брать только в контексте всей Троянской войны, которая происходила по просьбе Земли,
по решению Зевса, т. е. по велению высших сил. Высшие силы, создающие и
направляющие человеческую жизнь, реализовались в. ней в виде глубочайшего и
совершенно неустранимого противоречия, приводящего к гибели одну или обе стороны,
которые при таком противоречии сталкивались. А это есть самая настоящая трагедия. Этот
гомеровский трагизм во многом компенсируется и компенсируется хотя бы той
бессмертной славой, которую получают многие погибающие у Гомера герои. Тем не менее
трагизма это не снимает.
б) Трагическая философия Гомера. Мэрион Тэйт в своей статье о трагической
философии «Илиады» ( Marion Tait. The tragik Philosophy of Iliad. Transactions and
Proceedings of the American Philological Association. Vol. LXXIV, стр. 50-59, 1943)
доказывает наличие трагического конфликта в «Илиаде», далеко выходящего за пределы
всякого эпоса. Боги не являются здесь умиротворителями и разрешителями трагического
конфликта. В этом смысле они враги людей. «Боги не играют существенной
интеллектуальной или моральной роли в развитии этой темы». Когда человек борется у
Гомера за свою жизнь перед лицом смерти, то не существует никаких посредствующих
сил, которые бы ему помогали в этой борьбе.
Две фигуры в «Илиаде» безусловно трагичны. Это – Ахилл и Гектор. Гектор – более
тонкая фигура, чем Ахилл, но трагедия Ахилла тоньше трагедии Гектора. Для него меньше
всего стоит вопрос о собственной личности. Его конфликт с Агамемноном есть конфликт
со всей той жизнью, которая повергла его в глубокую печаль в связи с отнятием пленницы.
Когда он отвечает послам Агамемнона, он ссылается прежде всего на философию жизни и
смерти. И если сначала он стоит за жизнь, то в дальнейшем, после гибели Патрокла,
поскольку он знает о своей близкой гибели, он стоит за смерть. Он сам приходит к
своему самоотрицанию. Об этом говорит его желание прибегнуть к самоубийству.
Самоубийство не последовало; но зато Ахилл вступает в смертельный бой, в котором он
гибнет не сразу, но гибнет быстро (уже за пределами «Илиады»). Вместе с Патроклом он
хоронит свою собственную жизнь и уже дает распоряжение о том, что делать с его телом
после смерти. И его мать Фетида и сам он знает, что его жизнь связана с Патроклом
(XVIII, 95-100). Поэтому дело даже и не в Патрокле, о котором он совершенно забывает,
когда идет в бой, а дело – в его предопределенном самоотрицании, которое глубочайшим
образом переживается в целом ряде внутренних кризисов и противоречий.
Если у Ахилла трагизм внутренних конфликтов, то у Гектора трагизм возникает в
результате внешних обстоятельств. Его страстный патриотизм, его уверенность в себе и в
своем народе привели его к трагедии на поле сражения, которая для его родственников
была большей, чем для него самого. Гекуба, Андромаха и Елена в связи с этим подлинно
трагические фигуры. Трагизм Гектора – в неравенстве его сил с могущественным врагом.
Но у него нет внутреннего конфликта. Вместо патетических кризисов Ахилла, вместо его
протестов у Гектора вполне спокойное, хотя и безнадежное [194] отдание себя в жертву
своей родине; и ничто так не выражает психологии Гектора, как его известные слова об
единственном для него знамении – это о необходимости храбро сражаться за отечество.
Ахилл доходит до иронии над самим собой (Тэйт, вероятно, имеет в виду приведенное
выше место из Ил., XVIII). Но Гектор не способен к такой иронии. Он слишком
прямодушен и прямолинеен.
В конце концов Ахилл, как показывает его беседа с Приамом (XXIV, 525-551),
оказывается выше жизни и смерти, выше всякого счастья и несчастья, выше всех
человеческих стремлений. Аполлон вполне прав (XXIV, 49): «Смертных богини судьбы
одарили выносливым духом». В результате этого человек становится выше богов, не
знающих никакого горя. У Фетиды такое горе (тут Тэйт забывает, что Фетида тоже
богиня), что она сомневается в необходимости разговора с Зевсом, когда этот последний
призывает ее на Олимп (XXIV, 90-106). Приам упрекает богов; и это сильнее, чем
откровенное неверие Гекубы. Божественное сострадание недействительно. В своей
трагедии люди гораздо больше находят утешения, общаясь с себе подобными. Будучи
антагонистами людей, боги являются идеальными зрителями их судеб. Это хор
гомеровской трагедии. Функция этого трагического хора – комментировать и собирать в
одном фокусе, резюмировать человеческие судьбы, как это и происходило в позднейшей
трагедии.
Концентрация гомеровского Олимпа – это Зевс. Он резко отличается от прочих богов
тем, что часто покидает нейтральную позицию трагического хора и начинает питать
подлинное сочувствие и жалость к людям, не испытывая их даже к собственным