не просто теория. Ахилл, этот зверь и дикий ураган войны, понимает, что и Приам с своим
убитым сыном Гектором и он, Ахилл, с своим убитым другом Патроклом в сущности, одно
и то же, и [240] он знает тщету всякого человеческого сетования: «Ну, успокойся ж ив
кресло садись», – говорит он (522 сл.). «Как бы ни было грустно, горести наши оставим
покоиться скрытыми в сердце!» В непреклонном воинском сердце живет теплое и мягкое
чувство человечности, чувство общей судьбы всех людей. И вот мы видим, как Ахилл
преображается в сцене с Приамом. Он просит Приама не растравлять его душу новыми
просьбами, боясь, как бы не выйти из себя и не нарушить своего дружелюбия к Приаму и
завета Зевса (570). С другой стороны, чтобы не оскорблять старца-царя видом Гектора и
опять-таки не возбудить в себе гневную реакцию на возможное возмущение Приама, он
приказывает тайно привести труп Гектора в порядок, омыть, умастить, одеть и положить
на прекрасную колесницу (580-590). А после этого он щедро угощает Приама, и они оба
долго удивляются взаимной красоте и боговидности (599-633). И все это вовсе не потому,
что он забыл о своем покойном друге в минуту внезапно нахлынувшей
сентиментальности. Нет, он очень его помнит и даже обращается к нему с молением не
гневаться и с обещанием ублажить его в дальнейшем (592-595). Мало этого, боясь, чтобы
кто-нибудь не увидел Приама и не поднял шума из-за прибытия неприятеля в греческий
стан, Ахилл кладет Приама ночевать не в доме, а на дворе, с большими при том
почестями. И напоследок даже спрашивает, сколько дней будет длиться в Трое
оплакивание и погребение Гектора, чтобы в течение этого времени не нападать на
троянцев. И в дальнейшем троянцы без всякого страха в течение положенных 11 дней
выходят за городские стены для погребения героя, веря благородному слову Ахилла. Все
это вообще показывает, что Ахилл и действительно имеет опыт общечеловеческой судьбы
и со всей интимностью чувствует общее равенство людей перед нею.
В-пятых, нужно прямо сказать, что от этого глубокого и сложного образа Ахилла
веет в конце концов некоей печалью, некоей грустью, той особенной античной
благородной печалью, которая почила и на всем многовековом мироощущении
античности. Сладострастие боя, нежнейшая дружба и любовь, преданность воле судьбы,
абсолютное личное бесстрашие перед ликом пустой и томительной вечности Аида и,
наконец, интимное чувство человечества и человечности, – все это слито у Ахилла в один
жизненный порыв, в один социальный инстинкт, в одно нераздельное и монолитное
самочувствие. Ахилл – сложная натура, в подлинно античном смысле, в подлинно
гомеровском смысле сложная и богатая натура.
В-шестых, наконец, часто забывали выдвигать в Ахилле мифологическую основу,
слишком его очеловечивая и сводя на образ обыкновенного, хотя и неимоверно сильного
человека. Если мы в своем представлении сумеем объединить все, что выше говорилось об
Ахилле, еще и с мифичностью его образа, [241] то мы получим истинно гомеровский,
истинно эпический характер, отличающийся всеми теми основными свойствами эпоса, на
которые указывалось как на принципы эпической поэзии вообще.
Старинная наивность ученых видела в Ахилле то фессалийского водяного демона
(Мюлленгоф, Рошер, Узенер), то молнию (Е. Г. Мейер). Мифологии достаточно и в самом
образе Ахилла, даже если и не производить над ним такого абстрактно-метафизического
насилия. Прежде всего он сын богини, морской царевны, нереиды Фетиды, а Фетида уже
сама по себе играет в греческой мифологии какую-то особенно таинственную роль,
поскольку, согласно предопределению, если бы Зевс вступил с нею в брак, то ее сын от
него ниспроверг бы самого Зевса. Как известно, этого брака Зевс избежал только
благодаря предупреждению Прометея. Далее, отец Ахилла близок с кентавром Хироном,
который и является воспитателем Ахилла. Мать, чтобы закалить сына и сделать его
бессмертным, купает его в подземной реке Стикс; и его тело, действительно, делается
неуязвимым, за исключением знаменитых пяток. Вид самого Ахилла настолько страшен и
демоничен, что, когда Ахилл без всякого оружия показывается надо рвом и начинает
кричать, то все троянцы, боровшиеся вокруг трупа Патрокла, мгновенно разбегаются в
панике (Ил., XVIII, 203-234). И прежнее оружие Ахилла (XVI, 70), и особенно новое,
приготовленное не человеческими руками, а самим богом Гефестом, вызывает у врагов
панический ужас (XIX, 12-23). Ахилл борется со стихиями природы (XXI). Сама Афина
Паллада облачает его мощные плечи в эгиду, и (XVIII, 205 сл.)
Над головою сгустила богиня богинь золотое
Облако, вкруг самого же зажгла ослепительный пламень
так, что (214) «свет с головы Ахиллеса достиг до эфира». Ахилл беседует с богами, и
боги о нем заботятся. Когда он в припадке гнева обнажает меч на Агамемнона, его
сдерживает Афина (I, 188-200) и когда он долго не ест и не пьет, предаваясь скорби и
слезам по Патроклу, то Зевс посылает Афину подкрепить его нектаром и амброзией (XIX,
338-354).
Все эти и подобные демонические черты в образе Ахилла, столь ярко выраженные у
Гомера, но не всегда достаточно оцениваемые, существенно дополняют данную выше
характеристику Ахилла, делая его подлинным героем эпоса со всеми главными чертами
эстетического мироощущения Гомера вообще.
Наконец, если мы коснулись древнейшей основы облика Ахилла, о которой Гомер не
забывает говорить при всей классичности образа Ахилла, то следует напомнить также и те
черты позднейшего уже перезрелого эпоса, где перед нами не [242] просто раскрытие
внутренней жизни личности Ахилла, отсутствующее у старинных и суровых героев, но
еще и обрисовка разного рода капризов Ахилла, его неустойчивости и упрямства, его
излишней гневливости и выдвижения своих личных интересов выше своего
патриотического долга, которому он отдает всю свою жизнь, его непринципиальности как
в вопросе о наложнице Брисеиде, так и в вопросе о мести за Патрокла, в то время как он
должен был сражаться вовсе не из-за мести после убиения, но из-за долга перед родиной
вообще. Его героизм, его преданность интересам родины, его горячий патриотизм, его
храбрость и бесстрашие составляют центральное содержание его характера. Они не
подлежат никакому сомнению, они делают его величайшим героем не только Греции, но и
мировой истории. Без этого самоотверженного героизма Ахилл вообще не осуществлял бы
собою примата общего над индивидуальным, т. е. он вообще не был бы эпическим героем.
Однако это. центральное содержание его характера, с одной стороны, уходит корнями в
далекое мифическое прошлое и в незапамятную хтоническую старину. А, с другой
стороны, его характер представляет собою продукт уже позднейшего
субъективистического развития, когда идеалы сурового героизма уже уходили в прошлое,
а на очереди был капризный и своенравный субъект со всеми эгоистическими и
нервозными чертами своей неустойчивой внутренней жизни. Гомер и здесь верен своему
основному эпическому стилю, а именно его ретроспективно-резюмирующей тенденции,
заставлявшей его в своих художественных образах подводить итоги самым разнообразным
ступеням общинно-родового развития.
Это основное эстетическое заострение художественного стиля Гомера, особенно
видно на образе Ахилла.
Ахилл как характер есть не что иное, как только новый пример той предварительной
характеристики эпоса, которую мы имели вначале: Ахилл есть мифическое существо. Это