Август воспринимал Мондрагоне вместе с его полями, побережьем, морем как свою собственность, как заводской цех, лабораторию, предназначенную для него и его союзников-предпринимателей, как сырье для переработки на благо бизнеса. Он наложил строжайшее вето на торговлю наркотиками на территории Мондрагоне и Домицианского побережья. Высочайшее повеление боссов Казерты подчиненным и всем остальным. Запрет был вызван моральными соображениями — желанием оградить сограждан от употребления героина и кокаина, но в то же время немаловажным фактором выступала необходимость исключить возможность обогащения за его счет рядовых членов клана, которые, обнаружив источник скорого обогащения, могли бы взбунтоваться против власти Ла Торре. Наркотики, поставляемые мондрагонским картелем из Голландии в Лацио и Рим, были категорически запрещены, за дурью жителям Мондрагоне приходилось ездить в Рим, хотя в столицу травка, кокаин и героин попадали из их же города, от неаполитанцев и Казалези. Мондрагонцы напоминали котов, гоняющихся за собственным хвостом, только место, откуда он растет, находилось от них на почтительном расстоянии. Клан создал специальное подразделение наподобие аналогичных полицейских структур и назвал его АОБР — Антинаркотическим отрядом быстрого реагирования. Если ты попадался с косяком во рту, то зарабатывал перелом носа, если вдруг женщина обнаруживала в вещах мужа пакетик с кокаином и проговаривалась об этом, то участники АОБР с помощью кулаков и пинков быстро отбивали у провинившегося охоту нюхать порошок, а потом еще и договаривались с бензозаправками, чтобы наркоману не отпускали бензин и тот не смог бы доехать до Рима.
Хасса Фахри, молодой египтянин, долго расплачивался за свою героинозависимость. Он работал в свинарнике с черными казертанскими свиньями, принадлежавшими к редкому виду. Со шкурой темного цвета, темнее, чем у буйволиц, приземистыми, волосатыми и жирными; из их мяса делали тонкие колбаски, вкуснейшие отбивные и колбасу. Ремесло свинаря отвратительно. Разгребаешь навоз целыми днями и подвешиваешь вниз головой туши заколотых поросят, подставляя тазик, чтобы собирать кровь. В Египте Хасса работал водителем, но, поскольку вырос в деревне, умел обращаться с животными. Только не со свиньями. Он был мусульманином, и свиньи вызывали у него отвращение. С другой стороны, уж лучше присматривать за свиньями, чем копаться, как индийцы, в буйволином дерьме. Хоть свиньи испражняются и много, но площадь свинарников ничтожно мала по сравнению с хлевом. Всем арабам это известно, и они предпочитают ухаживать за свиньями, а не валиться с ног от усталости, убирая за буйволицами. Хасса подсел на героин и постоянно сбегал из свинарника в Рим за дозой. Он стал законченным наркоманом, денег вечно не хватало, и знакомый пушер посоветовал ему заняться наркоторговлей в Мондрагоне — городе, напрочь лишенном точек сбыта. Парень согласился и обосновался с товаром возле бара Domizia. Сразу же нашлись клиенты. За десять часов он зарабатывал столько же, сколько за полгода работы в свинарнике. Как всегда и бывает, чтобы прикрыть его бизнес, хватило одного телефонного звонка от хозяина бара. Кто-то звонит другу, друг звонит кузену, кузен — собрату-каморристу, а тот уже сообщает кому следует. Имеют значение лишь начало и конец этой цепочки.
Через несколько дней люди Ла Торре, провозгласившие себя членами АОБР, появились на пороге дома Фахри. Пришли именно туда, а не на рабочее место, поскольку Хасса мог попытаться сбежать, лавируя между свиньями и буйволицами и тогда пришлось бы гнаться за ним по грязи и дерьму. Позвонили по домофону и назвались полицейскими, Потом посадили в машину и повезли куда-то. Но явно не в комиссариат. Когда Хасса почувствовал приближение смерти, у него началась странная аллергическая реакция. Тело, словно накачиваемое воздухом, начало раздуваться, как если бы паника вызвала анафилактический шок. Августу Ла Торре самому было не по себе, когда он рассказывал судьям о случившемся: глаза у египтянина превратились в щелочки, будто бы их засасывало в череп, из пор сочился густой, как мед, пот, изо рта текла белая пена. Убийц было восемь. Но стреляли только семеро. Марио Сперлонгано заявил в своих показаниях: «Мне казалось абсурдным и излишним стрелять в тело, из которого уже ушла жизнь». Но так было всегда.