Начав со слов Линнея, что виды постоянны, Каверзнев страница за страницей опровергает это утверждение:
«Виды изменяются. Все животные произошли от одного общего предка, все они ветви одного ствола. Человек — не исключение».
Этого вывода нет в книжке Каверзнева. Но его легко сделает сам читатель. Даже Бюффон и тот сделал его.
Смелые мысли Каверзнева на много лет обогнали Ламарка, Сент-Илера, Дарвина.
На двадцати четырех страничках много не расскажешь. Да Каверзнев и не знал еще многого: ведь всего несколько лет изучал он естественные науки. Как знать, какую книгу он написал бы, поработав как натуралист десять-пятнадцать лет.
Сочинение Каверзнева было переведено на русский язык. Но вы напрасно будете искать его фамилию в справочниках и каталогах русских книг по естествознанию. В 1778 году в Петербурге была отпечатана книжка «Философическое рассуждение о перерождении животных. Переведено с немецкого языка Смоленской Семинарии учителем немецкого языка Иваном Морозовым». Фамилии автора на книге нет.
В 1787 году книга была выпущена вторым изданием, и в ней сохранились все прежние ошибки: переводчик не знал естественных наук.
Маленькая немецкая книжечка Каверзнева осталась неизвестной. На русском переводе его сочинения нет фамилии автора, да и перевод очень плох. Сам Каверзнев погиб для науки, едва начав свою научную работу. И только теперь, через сто семьдесят лет, мы узнали: одним из первых эволюционистов был русский — Афанасий Аввакумович Каверзнев.
Он смело сказал: животные изменчивы, все они произошли от одного предка; человек не исключение — он лишь одна из ветвей ствола животного мира.
Система природы
— Я отдам тебя в сапожники! — топал ногами сельский пастор Нилс Линнеус, он же Ингемарсон. — Может быть, шпандырь приучит тебя к труду.
Карл стоял и вертел в руках веточку растения. Эта веточка интересовала его куда больше, чем латинский язык и прочие школьные премудрости.
— Кому я говорю? — И отец вырвал веточку у него из рук. — Правы твои учителя — линейка для тебя слаба. Вот шпандырь — другое дело. Я сегодня же переговорю о тебе.
И пастор отправился искать сапожника, который согласился бы взять в ученье его старшего сына Карла. А Карл побрел в сад отца. Там у него было несколько «собственных» грядок с растениями. И там-то он — в ущерб латинскому языку и геометрии — проводил большую часть своего времени. По крайней мере — весной, летом и осенью.
С детства Карл интересовался растениями. Вместо того чтобы идти в класс, он убегал в лес и там собирал и разглядывал цветы и листья. Результаты столь легкомысленного отношения к школьным занятиям не замедлили сказаться. Когда отец Карла приехал в гимназию справиться об успехах сына, то его «утешили».
— Никуда ваш сынок не годится, — услышал пастор. — Какие там науки!.. Отдайте его к столяру или сапожнику. Хоть ремесло знать будет.
Вот после этой-то поездки и топал ногами и кричал на сына пастор Нилс, намеревавшийся сделать из Карла тоже пастора.
Выйдя на улицу, пастор решил, что не мешает посоветоваться о том, какому сапожнику отдать лентяя Карла. А за советом пошел к доктору Ротману, своему давнему приятелю.
— Пожалуй, ты прав, — ответил, врач, выслушав жалобы Нилса. — Пастора из твоего сына не выйдет… Но знаешь что? Почему бы из него не сделать врача? У него есть склонность и способности к естественным наукам. А ведь врач зарабатывает деньги не хуже проповедника… Отдай его мне, я сам буду следить за его ученьем, — прибавил Ротман.
Пастор ушел.
— Я нашел тебе воспитателя, — сказал он Карлу.
Мальчик так и помертвел от страха: ему очень не хотелось попасть к сапожнику.
— Это… доктор Ротман.
Карл вытаращил глаза.
— Чему ты удивляешься?
Тут в разговор вмешалась мать. Ей очень хотелось видеть сына на кафедре проповедника.
— Но ведь мы решили, что Карл будет пастором, — возражала она. — Пастором, а вовсе не врачом.
— Пастором… — ворчал отец. — А если пастора из него не выйдет? Пусть уж врачом будет. Или ты предпочитаешь, чтобы он был сапожником?.. А ты, Карл, чего хочешь ты?
— Я буду учиться… Не бери меня из гимназии… я буду стараться… я хочу быть врачом.
— Хорошо! Так и будет.
Ротман оказался хорошим воспитателем и преподавателем. Он так хитро взялся за дело, что Карл и не заметил, как полюбил ту самую латынь, о которой раньше и слышать не хотел.