Она ходила босиком и спала до полудня. А когда полдень близился, жители поселка уже не находили себе места, как гончие, сбившиеся в грозу со следа. Ровно в полдень Сюзанна выходила на балкончик своей мансарды. Лениво потягиваясь, наливала она плошку молока своей черной кошке, чмокала ее в нос и, распустив волосы, вдев обручи-серьги в уши, запирала двери и опускала ключ за вырез платья.
А потом, босая, она шла зовущей, звенящей, дразнящей походкой вниз по наружной лесенке, мимо винной лавки, страховой конторы, агентства по продаже недвижимости, мимо закусочной, клуба Американского легиона, мимо церкви, к переполненному кафе-аптеке. Там она покупала нью-йоркские газеты.
Легким кивком королевы она здоровалась как будто со всеми, но разговаривала только с Бирсом Хинкли, семидесятидвухлетним аптекарем.
Старик всегда припасал для нее газеты.
— Благодарю вас, мистер Хинкли, вы просто ангел, — говорила она, разворачивая наугад какую-нибудь газету. — Ну посмотрим, что делается в цивилизованном мире.
Старик, отуманенный ее духами, смотрел, как Сюзанна то улыбается, то хмурится, то ахает над страницами газет, никогда не объясняя, что она там нашла.
Забрав газеты, она возвращалась в свое гнездышко над пожарным депо. Остановившись на балкончике, она запускала руку за вырез платья, вытаскивала ключ, подхватывала черную кошку, опять чмокала ее и исчезала за дверью.
Этот девичий парад с одной-единственной участницей торжественно повторялся каждый день, пока однажды, к концу лета, его не нарушил злой скрежет немазаного винта вертящейся табуретки у стойки с содовой.
Скрежет прервал монолог Сюзанны о том, что мистер Хинкли — ангел. От этого звука у всех зашевелились волосы на голове и заныли зубы. Сюзанна милостиво взглянула, откуда идет этот скрежет, и простила его виновника. Но обнаружилось, что не тот он человек, чтобы его прощать.
Табуретка заскрежетала под капралом Норманом Фуллером, который накануне вечером вернулся после восемнадцати мрачнейших месяцев в Корее. В эти полтора года война уже не шла, но все-таки жизнь была унылая. И вот Фуллер медленно повернулся на табуретке в с возмущением посмотрел на Сюзапну. Скрежет винта замер, и наступила мертвая тишина.
Так Фуллер нарушил заколдованный покой летнего дня в приморском городке, напомнив всем о тех темных, таинственных силах, которые так часто правят нашей жизнью.
Могло показаться, что это брат пришел спасать свою идиотку-сестру из дурного дома или разгневанный муж явился с хлыстом в салун — гнать непутевую жену домой, на место, к младенцу. А на самом деле Фуллер видел Сюзанну первый раз в жизни.
Он вовсе и не собирался устраивать сцену. Он даже и не предполагал, что его табуретка так громко заскрипит. Он просто хотел, сдерживая возмущение, слегка нарушить парадный выход Сюзанны, так, чтобы это заметили только два-три знатока человеческой комедии.
Но табуретка заскрипела, и Фуллер превратился в центр солнечной системы для всех посетителей кафе, и особенно для Сюзанны. Время остановилось и не могло двинуться дальше, пока Фуллер не объяснит, почему на его каменном лице истого янки застыло такое негодование.
Фуллер чувствовал, что лицо у него вспыхнуло, как раскаленная медь. Он чуял перст судьбы. Судьба, как нарочно, собрала вокруг него слушателей и создала такую обстановку, когда можно было излить всю накопившуюся горечь.
Фуллер почувствовал, как его губы сами собой зашевелились, и услышал собственный голос.
— Вы кем это себя воображаете? — сказал он Сюзанне.
— Простите, не понимаю, — сказала Сюзанна и крепче прижала к себе газеты, словно защищаясь ими.
— Видел я, как вы шли по улице — чистый цирк. — сказал Фуллер, — вот и подумал: кем это она себя воображает?
Сюзанна залилась очаровательным румянцем.
— Я… Я артистка.
— Золотые слова, — сказал Фуллер. — Наши американки — величайшие артистки в мире.
— Очень мило с вашей стороны, — сказала Сюзанна настороженно.
Лицо у Фуллера заполыхало еще пуще. У него в голове замелькали умные, язвительные фразы.
— Да разве я про театры, где представляют? Я про сцену жизни, вот про что. Наших женщин послушаешь, посмотришь, как они перед тобой красуются — как тут не подумать, что они тебе весь мир готовы подарить. А протянешь руку — тебе бросят ледышку.
— Правда? — растерянно спросила Сюзанна.