Он начал спуск, а я с ужасом думал, что будет, если я не удержу этого парня. Кажется, даже на пятках, которыми я упирался в известняк, у меня выступил пот.
– Все не так плохо, Иваныч. Стена только кажется отвесной, вполне можно передвигаться. Как там дела?
– Нормально, Макс, только меньше резких движений.
– Это и филину понятно. Работаем дальше.
Я сидел, упираясь спиной в стену, а локтем придерживая резиновую дубинку. Страховочная петля проходила между ног и фиксировалась на поясе. Я старался как можно равномернее распределить нагрузку. Пока все шло нормально. Неожиданно резкий рывок троса нарушил шаткий баланс, из-под левой ноги поехал жидкий бордюрчик, и вес пришелся на правую пятку. Я немного ослабил петлю, давая большее напряжение на резиновую дубинку и клинок, тем временем постарался найти новую опору для левой ноги.
– Извини, Иваныч, сорвался, как у тебя?
– Держу, но будь осторожнее.
– Держи, осталось немного. Приготовься, сейчас буду закидывать крюк.
Со звоном стукнулась о камень железяка, но, не зацепившись, полетела вниз. Страховку вновь сильно дернуло, но на этот раз все наши нехитрые крепления не дрогнули.
Только с четвертой попытки кошка за что-то зацепилась, и постепенно натяжение стало слабеть. Но я знал, что в любой момент Максов крюк может слететь, и тогда сильный рывок страховочного троса может выдернуть меня, словно морковку, вместе с дубинкой и штыком. Казалось, секунды растянулись в часы, и этому напряжению нервов и троса не будет конца. По мере того как поднимался Ухов, я укорачивал висящий между нами трос. Наконец его голова и руки показались из-под карниза, еще секунда, и он весь стоял на тропе. А меня забила крупная неуемная дрожь.
– Привет, Иваныч, – спокойно, как в буфете, произнес он. – Ты как?
– Отлично, только трясет всего.
– Ничего, передохни.
– Ага, сейчас нож с дубинкой вытащу…
– Вытаскивай, а я гляну, где зацепиться.
Руки дергало, как после месячного запоя. Колени бились друг о друга. Да, скалолаз из тебя, Гончаров, не ахти.
Но и трястись уже хватит. В карстовой пещере сидят два человека, которых в любой момент могут убить. Один из них твой заказчик, а другой – женщина, которая тебе нравится. Понял! Отлично.
– Иваныч, нам крупно повезло. Они делали заколы вручную и одно долото оставили на полпути. Ни туда, ни сюда, но держится прочно, я трос зафиксировал, спускайся, шести метров хватит, остальное я убираю.
Натянулся канат, подтягивая меня к самому обрыву. Инстинктивно я упирался, цепляясь за стены, но грубый матерный окрик Ухова успокоил, и, зажмурив глаза, я пошел за бордюр, стараясь держать трос в полный натяг. Шага четыре мне, кажется, это удалось, а потом я полетел, как и предполагал, переворачиваясь вокруг своей оси и размазывая о склон рожу. В конце концов я болтался прямо над Уховым, который, тихо матерясь, вытаскивал меня на тропу.
– Ё-мое, Иваныч, ты же весь фейс попортил. Сейчас я. Задери пока рукав.
В плечо он всадил мне укол, а физиономию обработал каким-то сверхболезненным аэрозолем.
– Теперь все в порядке, можно идти. Уже не долго.
– А что там на верхней тропе?
– Там второй выход, который я заминировал. Если они туда сунутся, дырку тут же завалит. Дорога у них теперь одна, только вниз.
Хоть и долго, но до входа в пещеру мы добрались без приключений. Перед ее устьем тропа расширялась, образуя широкую площадку. Отсюда же змеилась вниз тропинка.
Вдруг Ухов, идущий впереди, замер и поднял руку. Остановился и я. Явственно послышалось чье-то заунывное пение, и доносилось оно из пещеры. Свет луны туда не попадал, поэтому, кто поет, сказать мы не могли, а что поет, после долгого прослушивания наконец поняли. Тоскливо и тягуче в нос гнусавил одинокий наркоман: «Сиреневый туман над нами проплывает».
– Иваныч, на счет «три» врубаем фонарик. Приготовь оружие, есть? Считаю: раз… два… три…
Два резких луча уткнулись в массивные деревянные ворота и полуголого обкуренного парня, сидящего перед ними. Он почти не реагировал на нас.
– Вырубаем свет. Здорово, кентяра! – подойдя вплотную, растормошил его Ухов.
– А-а-а, па-а-ацаны, ништяк, давай раскумаримся, все путем. Телки есть, ханка есть, ништяк, пацаны.
– Что с ним делать? – спросил я.
– Сейчас вколю ему обезболивающее, часов на шесть он труп. Че, пацан, травкой балуешься? Давай я тебе еще вкачу. Посвети, Иваныч.
– Давай, братан! – Наркоман доверчиво протянул худую исколотую руку. Перехватив плечо, Макс точненько всадил ему иглу маленького пластмассового шприца.
– Ништяк, пацан?
– Кайф.
– Где Жора?
– Кайфует.
– Один?
– Ништяк, с телками. Я отпадаю.
– Как дверь открыть?
– Я покажу.
– Все, Иваныч, толку с него больше не будет. Попробуем сами.
Сквозь плотно закрытые створы ворот сочился довольно яркий свет. Ничего похожего на замочную скважину не наблюдалось. Значит, просто закрывались изнутри на засов. Мы спрятали ненужные теперь фонари. Я попытался потянуть дверь на себя. Неохотно, со скрипом, она подалась. В пещере слышался неясный гул и мелькали тени. Переглянувшись с Максом, мы поняли друг друга. С пронзительным ослиным ором, размахивая двумя парами пистолетов, мы ворвались в пещеру.
– Стоять, ни с места! Стреляем на поражение!
– Шаг влево, шаг вправо, – добавил я и рассмеялся.
Господи, что за жуткое зрелище нам открылось. Кому мы грозили? В кого хотели стрелять? Десяток уже убитых наркотиком девчонок мутными, хаотичными тенями бродили по пещере, тыкаясь о неровный дощатый пол. Что-то бормотали, обращаясь не то к подругам, не то к призракам, рожденным их больным воображением. Трое парнишек такого же возраста варили в большом котле свое адское зелье. Еще человек шесть лежали на огромном общем топчане, бессмысленно таращась в потолок. В белой известковой пещере по-настоящему жила только Смерть. И на нее работали и молились эти дети, совершенно уже потерявшие рассудок. Они, вероятно, уже ничего не ели, хотя на грубо сколоченном столе лежали вареная картошка, хлеб и соленые огурцы. Две девчонки – кошмар! – были беременны. Скелеты, обтянутые кожей, с огромными животами. Передвигались они с трудом, для равновесия откинув назад спины. Одетые, голые, полуголые, но одинаково обреченные, все они были жертвами подонка Жоры. Я повернулся к Ухову, и это было тоже страшно. Сорокалетний мужик, прошедший Афган, побывавший в Чечне, плакал.