Однако Старушка уже просто невменяема. Она и раньше-то его далеко не во всем и не всегда слушалась. А теперь и подавно. И не мудрено: у нее новый наставник, куда более авторитетный. Правда, в университет он два года подряд поступить не смог, а когда наконец поступил, то проучился там совсем недолго, всего около месяца, а затем был уволен с переводом в Медико-хирургическую академию.
Впрочем, как о Любимове, так и о Екатерине Павловне Гончаров получал теперь самые обрывочные сведения: летом 1866 года Майкова, оставив на попечение мужа троих детей, навсегда ушла из дому. Видимо, посчитала, что другого выхода у нее быть не может: Екатерина Павловна была беременна от Любимова.
Владимира Николаевича случившееся потрясло. Старшие Майковы ходили как в трауре. Ни советы многочисленных родственников, ни увещевания друзей, ни мольбы мужа не могли поколебать отступницу. А между тем ее ожидали испытания, на которые слабый организм вряд ли был рассчитан.
После рождения ребенка его под именем Константина Иванова отдают на воспитание посторонней женщине. Видимо, это событие родители подкидыша старались держать в глубочайшей тайне. Можно догадываться, какое удручающее впечатление на родственников и петербургских знакомцев Екатерины Павловны произвело бы известие о том, что она уже и четвертого ребенка «сбыла с рук».
Но чуткий Иван Александрович о многом, похоже, догадывался, а то и наперед знал, как все выйдет. Недаром в том самом письме, написанном за несколько месяцев до ухода Майковой из дому, где он предостерегает ее от увлечения новомодными учениями, он косвенно намекает и на возможность с ее стороны непоправимого действия, ведущего к распаду семьи.
«Жизнь трудна и требует жертв, — подчеркивает Гончаров. — А их, по новому учению, приносить не нужно». Нравственную жертву нынешние мудрецы начинают рассматривать как ветхий догмат, наподобие греха, совести.
Конечно, замечает Гончаров, «от жертв отлынивали и старые поколения, но только не возводили этого в принцип, не говорили: «у меня вот больная жена и шестеро детей, да я хочу пожить для себя, а Вы, черти, как хотите».
Жили для себя и не приносили жертв, но зато и не говорили, что надо честно (главное, честно) и откровенно сказать, что я не могу «притворяться, у меня любовь вся вышла и я должен вас всех, ребята, бросить, да и тебя тоже, матушка, хотя я и любил Вас когда-то, но люди созданы эгоистами, я еще силен, здоров и потому — прощайте. Я Вас не обманываю, не скрываю, а отношусь честно».
Новейшее вольномыслие в делах любви, какими бы звучными словами ни украшалось, по сути, ничем не отличается от разврата предыдущих поколений. Какая, собственно, разница между шалостями болтливого Григоровича и бурными жорж-сандовскими связями той же самой Марко Вовчок? Да никакой! Лишь в том, пожалуй, и есть несходство, что Григорович весь на виду со своими намерениями, а адепты новейшей «свободной любви» пестро обряжают ее в оперение «идейности».
Так опять возвращался Иван Александрович к тому, что в поступке Майковой нет ничего, кроме заурядного вожделения.
Между тем Екатерина Павловна, достигнув наконец решительной свободы от обязанностей «жены-няньки», спешила полностью посвятить себя общественным делам. Стала посещать петербургские коммуны, записалась на женские курсы. Однако проучилась на них недолго. У Любимова случилась очередная неприятность в академии: завалил «препарирование».