А поклонники делового дресс-кода тем временем приблизились к нам. «Рыбий глаз» принялся отворять клеть Щербы, пока его напарник лязгал ключом в замке моей двери. Бритоголовый грубо поволок меня к жертвенному столу, крепко ухватив за связанные руки. А я старался рассмотреть каждую трещинку и соломинку на полу, уцепиться взглядом за белесое облако, проплывающее в небе за крохотным окошком, прислушивался к нервному сопению Валеры. Словно пытался запомнить любую незначительную деталь этого мира перед тем, как перейти в другой. Вот ведь пробило на лирический лад…
Тюремщик уложил мое трепещущее тело на жертвенный стол. Справа холодно поблескивала посудина, надо мной возвышался палач. Позади, смиренно опустив голову, стоял Щерба. Мне почему-то страсть как захотелось подбодрить парня, но что сказать в данной ситуации? «Ты давай держись там, в общем-то…» – в голове крутились лишь подобные образцы искусной словесности.
Путы на запястьях громила разорвал без видимых усилий. Через несколько мгновений на руках и ногах щелкнули сталью широкие скобы.
– Щерба! – сипло позвал я, но не дождался реакции.
– Щерба! – крикнул громче, заставив взгляды конвоиров и деревенского увальня скреститься на мне. – Ты… готовься, Валер! Главное – будь готов!
Глаза у парня округлились, лицо вытянулось, на лбу выступили морщины – словно извилины вылезали из черепа, где им стало тесно, – мозг Щербы натужно обрабатывал полученную информацию. Спустя несколько секунд товарищ по несчастью радостно закивал, сделав одному ему известный вывод.
Что я хотел донести до него? Понятия не имею. Просто брякнул первое, что пришло в голову, – наверное, так же чувствуют себя политики на пресс-конференциях. А уж к чему именно готовиться – пускай решает сам, тут я ему не помощник. Зато, судя по довольному виду пацана, умирать он будет с надеждой на светлое будущее. И то – немало.
Острая боль поразила молнией: острие внушительного охотничьего ножа с удобной на вид деревянной рукоятью вонзилось в грудь, и лысик принялся выводить узоры на моем не очень мужественном торсе. Я крепче сжал кулаки и решил, что буду молча и брутально переносить боль, – прямо как на приеме у стоматолога. Тем более ничего умнее я не придумал. Дабы не сорваться на крик, принялся вертеть головой из стороны в сторону, выискивая хоть какую-то деталь окружения, на которую можно было бы отвлечься.
От жертвенного стола, между прочим, был виден выход из коровника – там, в освещении холодных уличных фонарей, стояли и курили два амбала-охранника. Голубоглазого блондина рядом с ними не было.
Повернул голову в другую сторону – увидел лишь покрытую мелкими трещинами и щербинками столешницу. При одном особо замысловатом изгибе лезвия боль чуть не вынудила меня закричать, отчего я судорожно дернул руками, но лишь усугубил ситуацию: острые края скоб впились в запястья, образовав кровоточащие ранки. И послышался подозрительный треск.
Мучитель прервался, удовлетворенно осмотрел картину, небрежно кинул нож на стол и приложил ладонь к центру моей груди, чуть слышно что-то бормоча. А я снова отвернулся, не желая лицезреть одухотворенный образ бритоголового. Кроме того, очень хотелось проверить, что же треснуло там, в районе кисти правой руки.
И тут случилось сразу несколько сюрпризов. Первый – на лице громилы впервые проблеснула эмоция. Недоумение и, пожалуй, злость. Впрочем, если принимать ледяной блеск глаз за злость, – этот тип был таким всегда. Второй сюрприз заключался в том, что после торжественного прикладывания руки к моей груди не произошло ровным счетом ничего. Это был явно не тот результат, на который рассчитывал палач. И третий, самый главный, – я рассмотрел-таки источник треска. Саморезы, крепившие одну из оков к столу, вылетели из столешницы. Толстячок и люди, бившиеся в конвульсиях до меня, видимо, успешно разболтали конструкцию до такой степени, что даже моих жалких потуг хватило, чтобы довершить начатое предшественниками.
Охранник перевел недоуменный взгляд от своей руки к вырванному креплению, но я, поддавшись какому-то наитию, действовал не опережение и без всяких раздумий – схватив свободной рукой нож, вогнал его почти в центр груди мучителя, лишь в последний момент предплечье дернулось вправо. Запоздало подумал, что лезвие упрется в ребра и я тут же буду обезврежен, но нож вошел в плоть как в масло. Я ощутил явственный ужас, но не от того, что только что убил человека, а совсем наоборот: осознал, с каким спокойствием у меня это вышло. Вокруг бритого заклубился плотный пепельного цвета дым, окутал всё его тело и вихрем устремился в торчавший из груди нож. Плотный, густой поток невесть чего, смахивавшего на расплавленный гудрон, проходил через рукоять в ладонь и устремлялся дальше, создавая на моем теле десятки жгутов черных узоров, разраставшихся по коже, как трещины на льду. Казалось, рука объята пламенем, – она прямо-таки дымилась – а вслед за расползающимися узорами агония охватывала всё тело. Из груди вырвался чужой и дикий крик боли, спина выгнулась, глаза застила красная пелена. И, по давно заведенной традиции, я потерял сознание.