То есть на самом деле от меня еще требовалось управлять перестыковкой модулей с помощью манипулятора — но вот это почти любой космонавт в отряде мог выполнить. Но раз изначально предусматривался вариант с перестыковкой самого «Союза», пришлось топлива на борт взять побольше, а «ненужных грузов», в число которых и космонавты попали — поменьше. Так что полетели мы лишь вдвоем на четырехместном корабле — и… в общем, напрасно перестраховались. Не совсем все же напрасно, «лишнее» топливо мы аккуратно слили в баки станции…
Правда, слили мы его только через почти три недели после взлета: автоматика сработала на отлично, но работала-то она очень уж неспешно. Очень-очень неспешно: хотя «этажерка» после выхода на орбиту летала примерно в полукилометре от базового модуля, подлет первого «довеска» к стыковочному узлу занимал почти двое суток,, а второго – уже неделю, так как программа исключительно сильно «экономила топливо», а после отстрела первого модуля «этажерка» успела отлететь уже километров на десять. Что тоже было в общем-то понятно: в «довесках» топлива залили ведь по минимуму, а если автоматика сбойнёт и придется их в ручном режиме стыковать, то сколько его потребуется, предсказать было невозможно. Ну а после стыковки нам требовалось проверить все системы в новом модуле, затем провести перестыковку, снова все проверить — так что с начала и до конца всей работы по сборке станции у нас ушло больше двух недель. Так долго скорее всего потому, что пользуясь мощью носителя во все модули еще на земле запихали максимум научной (и не совсем научной) аппаратуры…
После окончания сборки станции Володя (уже в телеоператорном режиме, так как на «этажерке» автоматики просто не было — просто потому что для управления таким агрегатом не успели разработать управляющие программы) ее правильно сориентировал и с помощью двигателя «уронил» неприятную железяку на Землю: летающая по орбите станции штука, изготовленная из прочных титановых прутьев общим весом под пару тонн, явно была лишней.
По счастью, все хорошее когда-то заканчивается и мы, наконец, благополучно вернулись на Землю и «совершили посадку в заданном районе». То есть вполне благополучно сели на территории Советского Союза: на корабле что-то все же успело сломаться и Володе пришлось его сажать вообще вручную — и за то, что он при этом смог промахнуться на жалкую тысячу километров, он заслуженно получил Звезду Героя Советского Союза. А мне Петр Миронович вручил уже Звезду Героя Соцтруда, а когда я пыталась отказаться, Николай Семенович ехидно заметил:
— Светик, ты же там, наверху, трудилась? Причем трудилась героически, так что не возникай.
Ну да, я там тупо смотрела на пульт управления автоматикой — а это труд действительно в чем-то героический: ведь все время хотелось какую-то кнопочку нажать, а я героически такие позывы у себя сдерживала. Однако спорить с пожилыми дядьками у меня все же желания не возникало: они-то мне не мешали своими делами заниматься, и я им мешать не стану. А на мой ответ на предложение «продолжить космические полеты» оба они лишь рассмеялись — благо меня награждали «в узком кругу» и мой посыл никто из посторонних не услышал…
За то время, пока я болталась на орбите, произошли некоторые изменения в руководстве страны. Не всем руководстве, но вот Павел Анатольевич все же вышел на пенсию, а на его место был назначен некто Журавлев. Я о таком вообще никогда и ничего не слышала, однако дед, когда я ему об этом сообщила, сказал, что «Василий Александрович дело знает» и посоветовал мне с ним побыстрее познакомиться. Возможно, что совет был полезный — но дела, у меня просто времени на это не было. Потому что мне вдруг срочно пришлось заняться химией.
Химию мне все же изучать не потребовалось, просто в очередной раз «секретный секрет» мне рассказать забыли. Диметиловый эфир — штука, для низкотемпературных турбин, конечно, замечательная, но у него — кроме того, что он был пожароопасный и вообще-то ядовитый — было еще одно неприятное свойство: при температуре самую малость выше критической точки он начинал разлагаться на всякую еще более ядовитую гадость и терял все свои полезные в трубиновращении свойства. Так что инженеры КПТ просто заменили его фреоном, самым тяжелым из доступных, трифтортрихлорэтаном. Он был совершенно для человека безвредным, невзрывоопасным, в надкритическом состоянии тяжелее воды — а поэтому турбины для него получались гораздо компактнее обычных паровых. Но и у него было одно неприятное свойство: он растворял любые масла, неплохо впитывался полимерами (отчего те сильно размягчались) — и в капсулированных вместе с турбинами генераторах требовалось изоляцию уж очень непростую применять. И вот с производством этой изоляции в стране были серьезные проблемы. На первые полгода работы турбогенераторного завода хватило имеющихся запасов, наработанных в предыдущие лет десять, а теперь требовалось резко производство этой химии нарастить — и главной проблемой было то, что требуемое оборудовании в мире пока что производили только за океаном. Но никому его вообще не продавали, монопольным потребителем этого весьма непростого оборудования была «Доу Кемикл», которая являлась держателем всех необходимых патентов. Я бы и на патенты начхала, однако технологии производства янки держали в тайне и очень о сохранении этой тайны заботились.