Мне в свое время довелось поработать с товарищем, который работал в ЦПК, когда СССР массово запускал в космос «братьев по лагерю» (по социалистическому), и он мне довольно много интересного рассказал. Например, что лучшую научную программу подготовили (и выполнили) румынские специалисты, а румынский космонавт (кстати, самый младший в группе иностранцев) и подготовился к полету лучше всех, и был единственным, к работе которого на орбите не было ни малейших претензий. Но уже в начале двухтысячных менее четверти румын могли вспомнить имя единственного румынского космонавта, а среди тех, кто родился уже после его полета, половина вообще была не в курсе, что в космосе побывал гражданин Румынии.
А вот полет монгольского космонавта привел в очень интересным последствиям: в стране поднялась рождаемость почти вдвое и до уровня «докосмических времен» она уже не опускалась, а каждый десятый монгол, родившийся в течение пяти лет после этого полета, носил то же (для меня совершенно непроизносимое) имя. И больше девяноста пяти процентов граждан взрослых Монголии знали (уже в середине двухтысячных) его имя. Во Вьетнаме с вьетнамским космонавтом была примерно та же история — то есть не про рождаемость речь, а про то, что в стране его знали и помнили, но мне другое было интереснее: в этих двух странах подавляющее большинство знало и кто такой Юрий Гагарин, а даже в бывших социалистических странах Европы (кроме, разве что, Болгарии) очень многие этого уже не знали.
А вот в совершенно «некосмической» Северной Корее больше девяноста процентов взрослых граждан могло на память назвать первых шестерых советских космонавтов, и они ими гордились не меньше, чем своими героями. Так что если (когда) в космос полетят и корейцы, то накал такой гордости вообще взлетит… как раз в космос и взлетит. И товарищ Ким это хорошо понимал, как понимал и то, что после такого полета любая работа, хоть в минимальной степени ассоциируемая с космическими достижениями страны, будет предметом гордости для каждого корейца. А уж как вообще любую работу «приассоциировать», он и без меня прекрасно знал. По крайней мере уже в начале июня в местных газетах появились заметки о том, что «посетившая КНДР Светлана Савицкая высоко оценила корейский соевый соус и теперь Институт питания совместно с советскими специалистами разрабатывает специальные космические блюда с этим соусом»…
Но космос — это звучит гордо, однако он все же отжирал очень большие средства, так что в начале июля (правда, через неделю после того, как американцам все же удалось побывать на Луне) состоялась вторая советская «лунная экспедиция» (и Луну потоптали уже товарищи Крысин, Гагарин и Комаров, а на орбите их «караулила» опять Света Шиховцева) — и на этом руководство страны программу закрыло. Объявлять о закрытии программы все же не стали — зачем народ-то «заранее разочаровывать», но основной упор теперь делался именно на орбитальные полеты. Вот когда у товарища Мишина получится сделать свою, супертяжелого уже класса ракету, то тогда можно будет и подумать, а на кой черт вообще на эту Луну летать-то надо? Но даже думать нужно было начинать лет через десять — а вот на орбите дел все же немало.
Но куда как больше дел все же на нашей старушке-Земле, и делать эти дела требовалось срочно. Причем категорически не проматывать на эти дела лишние деньги. Вот взять к примеру Удокан, где уже велась (активно велась) стройка атомной электростанции. И вот по поводу этой стройки мне пришлось яростно ругаться c товарищем Первухиным: он изо всех сил доказывал, что там и одного «маленького» реактора за глаза хватит, а я все же придерживалась иного мнения. Потому что «смотрела глубже в суть вопроса», причем настолько «глубоко», что меня почти вообще никто в руководстве страны понять не мог. В самом деле, на медном заводе там уже производилось больше половины отечественной меди, но там ее вообще производили именно столько, сколько страна могла потребить. И для ее добычи (из очень интересной, но очень «непростой» руды) вполне хватало мощности одной, причем не очень-то и большой угольной станции. А электричества с одной «маленькой» АЭС было бы достаточно, чтобы ежесуточно из этой руды вытаскивать по девять тысяч тонн катодной меди. То есть в год — три с половиной миллиона тонн, а с учетом энергозатрат на подготовку руды к переработке — примерно два с половиной миллиона — но стране столько было просто не нужно, а продавать «просто металл» за границу было запрещено. Но я настаивала на том, чтобы на тамошней АЭС строилось два таких блока, и все искренне были убеждены, что я «чего-то недопонимаю».