Огнешта – полячка. «Католическая пани, словно белое вино». В этих словах есть что-то символическое. Чистый цвет, с легкой желтизной, золотинкой, неуловимым зеленоватым отливом в красивом бокале. По случаю первого числа и понедельника во всех ближайших магазинах шла пересдача. Пришлось затратить полтора часа драгоценного времени, прежде чем я смог купить бутылку нужного вина. Конечно я опоздал. За дверью слышались шорохи и возня, но на звонок никто не открывал. Огнешта, устав меня ждать, по-видимому, куда-то вышла без своей любимой собачки. Та и толкалась, чувствуя мое пребывание. Ждать ненаглядную неизвестно сколько времени? Одинокий дурак у двери. С седыми висками. Стоит на седьмом этаже многоэтажного дома. Сплошной компромат на себя и на хозяйку квартиры. Хотя, я думаю, соседи меня постоянно секут через дверные глазки с самого начала наших отношений. Примелькался я здесь за пару лет.
Пришлось пойти в парикмахерскую. В моей наружности есть что-то такое, отчего на меня всегда реагируют самые рьяные работницы. И в этот раз не успел я войти, как мне на встречу кинулась пожилая женщина с суровым выражением лица, с сжатыми в узкую полоску губами, с сомкнутыми бровями на переносице и с инструментом в руках. Она с ним, наверное, никогда не расстается: в одной руке длинные ножницы, в другой расческа. «Вас, как стричь»? – спрашивает. «Красиво»! – пошутил я на свою голову.
Уместила она меня в кресло, и, пока я в себя приходил и осматривался, успела сделать несколько кругов вокруг меня, щелкая ножницами. С каждым кругом она все более распалялась и зверела, словно это были не мои волосы, а волосы ее заклятого врага. Когда я взглянул на себя в зеркало, то с ужасом увидел, что она уже добралась до корней волос и из-под ее ножниц летят не седые пучки, а мелкая крошка, как из-под машины для стрижки травы в газонах. Моментально, эта стерва, превратила меня – благородного полковника в призывника периода санобработки. С большим трудом мне удалось вылезти из кресла и вырваться из ее рук.
Когда я вернулся после парикмахерской, Огнешта уже была дома, и ее любимая кучерявая собачка, конечно, около нее. Пани, несмотря на возраст женщина одинокая и собачка, редкой породы, заменяет ей всех родственников. Они так друг к другу прижились, что иногда кажется, что у них не только жесты, а и мимика одинаковая. Посмотришь на одну и точно скажешь, что думает другая. Эта непонятного цвета сучка иногда в самый интересный момент пытается заглянуть под одеяло и понять, не пора ли спасать хозяйку. Так бы и наступил на нее нечаянно, и не снимая зимней обуви.
У Огнешты, с некоторых пор, зародилась в голове идея выйти замуж. Ей конечно давно пора повторить попытку обзавестись семьей, но новая идея нехороша тем, что чем дальше она у неё созревает, тем все уверенее моя кандидатура выводится на первое место. Уже никаких конкурентов у меня не осталось в пределах видимости. Но в моем мозгу нет даже проблеска маленькой мысли претендовать на эту роль.
Время, вырванное мною из будничного дня и предназначенное счастливым мгновениям, таяло и бесполезно исчезало вместе с вином из высокой бутылки. Встреча проходила за кухонным столом в светской беседе. Бутылка с бокалами никак не хотела покинуть клеенчатую поверхность и переселяться на кружевные покрывала кровати. Когда начинаются стратегические игры, любовные теряют остроту и отступают на второй план. Это долгожданное утро и прошло в светской беседе с моей ненаглядной. Где былые ласки и теплые объятья?
Что за день сегодня? Все одно к одному. Еще и команда проиграет. Калеки несчастные! Откуда их только понабрали?
Опять же жена со своими обвинениями. Что за болезнь гонорея? Всю жизнь прожил, в армии, в каких только ситуациях не бывал и в какую только грязь не попадал, а про гонорею ничего не слышал. И вообще все венерические заболевания меня стороной обходили, стукнуть бы по деревяшке. Плохая у меня память на медицинские названия, а про название – гонорея, я и не слышал.
Дай справочник. – Обратился Он к жене. – Посмотрю, что ты мне приписать хочешь.
- Я тебе приписать? - У нее уже не было сил кричать. Порыв гнева прошел, злость остыла и осталась только горькая обида на того, кто сейчас стоял перед ней - за его вероломство и предательство, и остался стыд. Стыд, что она чистая и непорочная, посвятившая Ему всю свою жизнь, должна на излете своей жизни окунуться в несмываемую грязь, от которой нельзя отмыться. В грязь, которая отсечет все прошлое и превратит будущее в черную неизвестность.