Под черным фраком — белый жилет, крахмальная белая сорочка и белая бабочка, на ногах лаковые штиблеты, поверх всего этого великолепия плащ и котелок. Единственно — запонки я оставил серебряные, наследство матушки. Клейст выглядел ничуть не хуже. Единственное принципиальное отличие у него — широкое обручальное кольцо, сразу понижающее степень его привлекательности среди юных барышень и их мам.
Впрочем, для моего механика предстоящий бал — мероприятие исключительно протокольное. На нём он надеется завести знакомства среди коллег, обсудить с ними новинки мобилестроения, прощупать перспективы тех или иных новшеств. Я, конечно, тоже не прочь при случае выведать секретик-другой. Но, всё же, сегодня девушка влекла меня сильнее.
«Молния» блистала настолько, насколько может блистать боевой гоночный мобиль. Конечно, вмятины были отрихтованы, краска освежена и покрыта слоем лака, всё со всех сторон отмыто и начищено. Я сел за руль, Клейст — на своё законное место, и мы поехали.
К началу бала уже начало темнеть, но всё равно была видна гигантская змея мобилей, везущих своих хозяев на самое статусное мероприятие сезона. Стоявшие впереди и позади нас аппараты были явно дороже и престижнее нашего, но можно было ручаться: ни один из них не смог бы переплюнуть «молнию-2» ни по скорости, ни по комфорту поездки.
В очереди гостей было немало мобилей моего производства. То есть не моего, а нашей с Крашенинниковым фирмы. И вот что интересно: в Тамбове «Эмилия» — это был мой зимний разъездной мобиль. Здесь же, в столице, «эмилиями» почему-то стали называть подобные кузова. Производители покупали у меня франшизу и клепали свои «эмилии», на любой вкус и кошелёк. Причем настоящие «эмилии» — нашей, тамбовской сборки — ценились намного выше. Мне с франшиз капала копеечка, причём делиться с компаньонами ею не приходилось. В целом, эта картина изрядно грела душу, да и, чего скрывать, подпитывала тщеславие.
Организация бала оказалась на высоте, и очередь мобилей продвигалась довольно быстро. Не прошло и получаса, как мы добрались до парадного крыльца. Я хмыкнул на ходу, глядя, как молодой парень из прислуги пытается разобраться с управлением «Молнией». Мы поднялись по ступенькам крыльца и вошли в распахнутые двери холла. Плащи и шляпы — слугам, быстрый взгляд в зеркало, и вот уже ливрейный лакей объявляет:
— Господа Стриженов и Клейст!
По сравнению с этим, давешний бал у Сердобиной тянул разве что на камерную вечеринку. По крайней мере, народу здесь собралось уйма. Сотни. И вся эта масса народа создавала изрядный шум, который с трудом перекрывал немаленький оркестр.
— Я пойду, поищу знакомых, крикнул мне на ухо Клейст и удалился, оставив меня одного.
Что ж, придется ориентироваться в этой толпе самостоятельно. И я не торопясь двинулся вперед, выглядывая среди в буквальном смысле блестящих от навешанных драгоценностей дам либо сестричек Карамышевых, либо Огинскую, либо её папашу. Хотя того скорее можно было бы найти в зале с фуршетными столами, наливающегося бесплатной выпивкой.
Лица мелькали перед глазами. Женщины в возрасте и молоденькие девицы, в бриллиантах и без них, в роскошных туалетах и в скромных по меркам столицы платьях. Встречались откровенные дурнушки и особы столь красивые, что в иных обстоятельствах глаз отвести было бы невозможно. Вот только Огинская нигде не попадалась.
Перекрывая гул толпы и музыку (вот же голосина у мужика!) проревел слуга:
— Госпожа Мария Карамышева с дочерьми!
Вот они где! А я-то с ног сбился, ищу их.
Перехватить «Марию Карамышеву с дочерьми» у входа мне не удалось. Но я увидел их, зацепился взглядом и двинулся сквозь толпу гостей в ту сторону, куда дражайшая тётушка Огинской повела своих подопечных. И когда я достиг цели, то понял: искал я вовсе не там, где следовало. Оказывается, отдельный немаленький зал был отведен именно для девиц с сопровождающими. Тётки и бабки, словно наседки, бдительно высматривали опасность для девичьей чести своих цыпляток и следили, дабы каждая девица всё время была под присмотром как минимум двоих-троих церберш.
Огинская тоже была здесь вместе со своими кузинами. Даже издалека было видно, насколько ей тут скучно. Я задержался у входа, разглядывая девушку. Вычурное платье не совсем подходящего фасона и не совсем подходящего цвета было куда как лучше черного дорожного и её, по крайней мере, не портило. Драгоценностей в ушах и на шее тоже был самый минимум. И я не уверен, что это украшения её собственные, а не предложенные из жалости тётушкой. Что было хорошо, так это прическа. Волосы Елизаветы, густые и блестящие, украшали девушку куда как сильнее, нежели блестяшки, и выглядела она прелестно. А будь у неё средства на достойное платье, да будь на ней мой гранатовый гарнитур, она бы и вовсе затмила не только своих кузин, но и большинство девочек из этого курятника.
Покуда я любовался девичьими красотами, меня заметили. Лицо Огинской осветилось радостной улыбкой, и она, начхав на скривившуюся физиономию тетушки, приглашающе замахала мне рукой. Я, конечно же, подошел.
— Дорогая тетушка, позволь представить тебе господина Владимира Антоновича Стриженова. Он гонщик и приехал в столицу для участия в больших Императорских гонках.
Эти слова Елизавета произнесла достаточно громко, чтобы услышали ближайшие дамы и девицы. На меня тут же принялись оглядываться. Кто с плохо скрываемым неодобрением, кто со вполне практическим интересом.
— Владимир Антонович, позвольте представить вам дражайшую мою тётушку Марию Фёдоровну Карамышеву, даму исключительных достоинств и обладательницу всех возможных добродетелей.
После такой рекомендации кислое лицо «дражайшей тетушки» стало чуть приветливей. Она даже соизволила мне кивнуть в подтверждение нашего знакомства.
— А с моими кузинами вы уже знакомы, — закончила свою речь Огинская.
— Благодарю за представление, Елизавета Петровна, — поклонился я. — но я хочу напомнить: вы давеча обещали мне два танца.
Огинская быстро взглянула на тётушку и, не увидев явного недовольства, ответила:
— С радостью. Первый вальс и… — она заглянула в бальную книжку, — скажем, четвертый танец. Это как раз будет мазурка.
— Вы очень добры, мадемуазель.
Я опять поклонился.
— Вы ведь тот самый Стриженов? — раздался за спиной тоненький девичий голосок.
Я обернулся, успев краем глаза заметить неудовольствие на лице Огинской.
Передо мной оказалась совсем юная девушка, очаровательная блондинка в чудесном голубом платье, подобранном в точности под цвет глаз. За её спиной одобрительно кивала мамаша.
— Анна Николаевна Лебедева, — присела девушка, нарушая таким образом кучу неписаных правил поведения в обществе.
Со всех сторон послышалось ядовитое шипение старых клуш, но Анна Николаевна, очевидно, имела их в виду, всех вместе и каждую в отдельности.
— А это моя матушка, Вероника Аркадьевна.
— Очень приятно, — строго по правилам этикета улыбнулся я и был милостиво допущен к лобызанию затянутой в кружевную перчатку упитанной ручки.
— Mon papa очень лестно отзывается о вас, Владимир Антонович, — продолжила девчушка. — А последняя статья в Ведомостях, где напечатан ваш портрет на фоне новейшего мобиля, привела его в совершенный восторг. Скажите, вы ведь будете участвовать в гонках именно на нем, да?
— Разумеется. Он был построен как раз для этих гонок.
— А вы будете производить демонстрации? В прошлом году многие известные гонщики катали желающих на своих аппаратах. Я бы очень хотела прокатиться на таком потрясающем мобиле.
Скажите, откуда в женщинах берется столько коварства? Всего пара фраз, и я уже приперт к стенке. Стоит сейчас пообещать, и можно сказать, что меня уже женили. При этом спина вот-вот задымится от испепеляющих взглядов Огинской. Ну уж нет, такая шустрая девочка мне определенно не нужна. При поддержке своей благожелательно кивающей маман, она изо всех сил постарается загнать меня под каблук. Ищите дурака за четыре сольдо!