— Это, конечно, так, — покивал Игнатьев-старший. — А что ты скажешь насчет…
На первый вопрос я ответил вполне подробно. На второй более сжато. А когда последовал третий, да еще на достаточно личную тему, я решил, что с меня хватит.
— Скажите, Иван Платонович, к чему все эти вопросы? Совместных дел у нас нет, в зятья к вам я не набиваюсь. Между тем, ваше любопытство начинает граничить с неуважением.
Купец сделал вид, что не заметил моего сухого тона и легко рассмеялся.
— Честно говоря, я бы от такого зятя не отказался, да только вот бог дочерей не дал. А что касается совместных дел… есть у меня один должник. И в счет долга он собирается отдать мне механическую мастерскую. Так вот, неплохо было бы нам составить товарищество. Мой пай — та самая мастерская со всем оборудованием и, если захочешь, с работниками. А твой — ты сам, твоя голова и твои идеи. С прибыли будешь получать, скажем, процентов пятнадцать.
Мне стало противно: меня собрались грубо поиметь. С видом благодетеля дать убитую мастерскую, поманить условно большими деньгами, а после, когда я впахивая, как вол, налажу процветающий бизнес, похлопать по плечу и отодвинуть в сторону. Пока был я никто и денег у меня не было ни гроша, я был никому не нужен. Разве что госпоже Неклюдовой, которая успешно вытягивала из моего предшественника все невеликое жалование за исключением платы за пансион. Теперь же… Я уверен, что прежде, чем позвать меня на ужин, Игнатьев собрал обо мне всю доступную информацию. А поскольку Володя Стриженов предыдущие почти тридцать лет своей жизни был слабаком и мямлей, то закономерно посчитал его лёгкой добычей. Тем более, что никакой «крыши» у него не наблюдалось. Ну считать же таковой шапочное знакомство с несколькими полицейскими и пару любовниц из числа светских дам.
И как же мне на это реагировать? Предыдущий Володя, на которого было рассчитано все это представление, сейчас бы уже с готовностью согласился на все условия, почитая Ивана Платоновича за благодетеля. Но я-то не он! И если не начать огрызаться, то меня схарчат. Не Игнатьев, так кто-нибудь другой.
— Что молчишь, язык от радости проглотил? — поторопил меня купец.
Я хлопнул ладонями по подлокотникам кресла и поднялся.
— Прощайте, Иван Платонович, мне пора. Жаль, что поговорить с вами так и не получилось.
Хозяин нахмурился.
— Куда это ты собрался? Мы еще не договорили.
— А мы о чем-то говорили? Пока что вы бесцеремонно расспрашивали меня о моих личных делах, да пытались навязать какие-то сомнительные сделки. А у меня завтра гонка, мне выспаться надо, отдохнуть.
— Ишь ты, обидчивый какой! Садись, закончим разговор. Гонка начнется в полдень, успеешь отдохнуть.
— Увы, мне не о чем с вами разговаривать. Ваше так называемое предложение мне не выгодно. Я не собираюсь делиться прибылью ни с вами, ни с кем другим. И прекратите, в конце концов, мне тыкать. Я вам не мальчишка, и брудершафт мы с вами не пили. А потому — прощайте. Можете не провожать, выход я найду сам.
Глава 21
Ипподром был полон. Трибуны были забиты публикой так, что яблоку упасть было негде. В центральной же части расположились гонщики со своими мобилями и командами. Всю эту неделю я безвылазно просидел в своем доме, ковыряясь то с фургонами для больнички, то с игнатьевским мобилем, то подготавливая к гонке презент от баронессы Сердобиной. А оказывается, за эту неделю в город приехало масса гонщиков, каждый со своим мобилем. Многих сопровождали механики, а некоторые вообще были не сами по себе, а в составе довольно крупных команд.
Были и местные участники. В клубе гонщиков, который я так и не удосужился посетить, нашлось несколько господ, достаточно состоятельных, чтобы иметь собственный гоночный аппарат. Выступали также две команды: товарищество «Успех» под предводительством господина Маннера и товарищество «Скорость», во главе которого стоял некий баронет Вернезьев.
Все это рассказал мне Игнатьев-младший после того, как закончил длительное многословное извинение за вчерашнее. Мол, папаша его отличается резкостью в суждениях и действиях, и в данном конкретном случае он — Федор — с ним не согласен. Но Игнатьев-старший еще и упрям, как сто ишаков. И если уж он вбил себе что-то в голову, то это как минимум надолго. По этому поводу сразу после моего ухода между отцом и сыном возникла острая дискуссия с переходом на личности. И она, эта дискуссия, помешала журналисту подбросить меня домой.