Остаток ночи он бредил, вскакивал и порывался куда-то бежать.
Ой, зима, ой, проказница! Прячет, прячет она солнышко, держит его в облаках, как в мучном мешке, и соскучатся по нем ребята, соскучатся девки, соскучатся старые старики.
Навалит кругом, кругом сугробов, рассахарит их оттепелью, да как закует морозом, как посыпет сверху снежными блестками, да вдруг исподтишка как выпустит утречком солнце!
Заблестят голубым блеском снега, заиграют огнем снежинки, и щурятся, выбежав на улицу, ребятишки и с места не могут сойти, визжат у колодцев девки, оступаясь в сугробы, не разберешь где яма, где ровень, а старые старики стоят у ворот и будто плачут.
Невозможно глазу человеческому оглянуть весь блестящий необыкновенный простор.
И воробьи на осыпанных инеем ветелках (как девки в сказочных бусах стоят неузнаваемые ветелки, перезваниваясь от малейшего ветерка), чирикают воробьи на все лады и озоруют, осыпая иней, и падает иней, как серебряный дождь.
А коровы ревут протяжней и, выйдя на водопой, норовят забзыкать. И собаки валяются по сугробам, задрав кверху лапы, виляя хвостом.
Вот уж всех развеселит зима нежданным солнышком!
Так и сегодня, встали поречные ребятки и ахнули. Горит надо всей землей необыкновенное желтое солнце, и сияют кругом сугробы, и блестят снежные крыши избенок, и распушились в инее, горят ветелки. Не узнать привычных мест, как в сказке!
Потоптались, поразмялись ребятки, полюбовались на зимние чудеса и кучами повалили на гору с ледянками, салазками, самодельными лыжами, обгоняя друг друга.
Радостно всем, особо девчонке Шурке.
Живет Шурка плохо, мать у нее бедная, коровы даже нет. И не было у Шурки плохенького решета замороженного. Жалеет мать Шурку, и вот, заработав на поденке, решила всех удивить и купила ей за двугривенный замечательные салазки.
Ах, салазки, что за салазки — белые загибы, как лебяжьи шеи, а донышко лыковое и красненькое. Ишь в какой денек обновлять пришлось! Солнце и то радуется таким салазкам!
Высыпали ребята в перегонки. Шурка от радости ног под собою не чует, всех обогнала!
Вот гора. Свежая, морозная, блестит, как сахарная.
Уселась Шурка, ух!
За ней Парфенька на скамейке. Здоровущая скамейка, трехместная. Только снежок завихрился вдогонку!
Подбежали остальные ребята, и вдруг слышат крик, видят, кувыркнулись Шуркины салазки, прямо за ними Парфенькина скамейка и шесть пар ног и валенец чей-то в сторону отлетел!
— Стой, стой, — заорал откуда-то из сугробов Парфенька, — гору перекопали!
Ребята спустились к злополучному месту и развели руками, увидев рухнувший подкоп.
Таща из него вдребезги разбитые салазки, плакала, заливалась Шурка, позабывая утирать текущую из рассеченной губы кровь.
Ребята шумно обсуждали злодейство. Девчонки утешали Шурку. Но как было утешить ее? Ведь этот день, яркий и веселый, погубил ее салазки.
— Двугривенник ведь за них мамка, двугривенник платила! — причитала Шурка.
Катанья на горе в этот день больше не было.
Яму ребята завалили, а в следующие дни перед тем, как скатиться, осматривали гору. На месте засыпанной пещеры стали салазки и скамейки подпрыгивать вверх на аршин, и визгу и смеха на горе стало еще больше.
Слышат ребята заречные и все завидуют.
Глядит с Сорочьего мостика Иван на веселое катанье, и зло его берет пуще прежнего. Не знает он, что погубил Шуркины салазки, не видел ее слез. У него одна думка: «постойте, постойте, жадюги поречные, мы вам еще устроим».
И думает Иван и не придумает новую штуку.
Но не один Иван думал, и не знал даже он, как еще в одну ночку, тоже темную и жуткую, прокрались через Сорочий мостик несколько девчонок, закулеманных в полушалки, и рассыпали по всей горе что-то черное…
Пришли на утро поречане: усыпана гора золой и сажей, и угольки под ногами поскрипывают. Не только съехать, салазки с места не стащишь!
Золу с горы не счистишь, придется ждать новых метелей.
И опустела гора Крутая и во всем селе ни смеха, ни веселья. Выйдут ребята заречные на свой Сорочий мостик, посмотрят, посмотрят на гору — тихо. Не завидно им больше, но и самим не весело.
Долго глядел и Иван с Сорочьего мостика на гору. Узнал он про золу и теперь успокоился: никому, так никому. Осмотрел он весь крутой берег реки Сороки и первый раз подумал: а гор-то ведь много, только налаженная одна, нельзя ли другие наладить? Вон они горы-то и повыше Крутой есть!