— Машины, да не везде. Долго еще так жить придется… Главное — хлеб есть… Косилки, конечно, имеются, изредка можно стрекот услышать в поле, но и серпом гнушаться нельзя, особенно по низинам. Приезжай, научим. Тут что главное? Половчее серпом захватить, связать.
— Медленно едешь, — сказал Аркашка, посмотрев на коней, которые лениво отбивались хвостами от слепней. — Еще пауты загрызут.
Он выпрыгнул из телеги пошел рядом, похлопывая баловства ради ладонью по ободу колеса.
— Добро, иди, а мы поедем с дочкой, — погрозил мужик. — Привезу без тебя-то девушку, сдам матери, а она вдруг спросит: «А приданое где же?»
Лена засмеялась.
— Я тоже сойду, погодите.
Мужик придержал коней.
Забыв на сене букет цветов, неловко, по-смешному, спрыгнула Лена, но Аркашка даже не улыбнулся, придержал ее, помог отряхнуть платье. Впервые в жизни он испытывал какое-то странное чувство. Словно неожиданно лихо выехал из-за поворота и промчался мимо давно, еще мальчиком, и теперь вернется туда другим человеком.
Они пошли быстро и вскоре обогнали мужика… Но, кажется, он решил поиграть с ними, потому что неожиданно лихо выехал из-за поворота и промчался мимо них, нахлестывая лошадей.
— Поберегись!
— Скажи маме, чтобы ждала! — крикнул Аркашка и даже не удивился своей смелости.
Они прошли лугом, спустились к реке. С одной стороны были поля, с другой, вдалеке, виднелись огороды, на противоположном возвышенном берегу стоял лес…
— В этом месте хорошо, тут как раз перебор. Слышишь, как играет вода?
Вода шумела и перекатывалась, обтекая валун, расплескивая последние отблески заходящего солнца.
— Купаться хочешь? — спросил Аркашка. — Вечерняя вода теплая.
— Нет… не знаю, — с сомнением проговорила Лена.
— Ты меня не стесняйся, — просто сказал он.
— Почему? — краснея, с затаенной тревогой спросила Лена.
Она вспомнила, как прошлой осенью пришел к ней неожиданно Николай Леонов, пришел потому, что плохо было с другой, и еще назвал ее утешительницей; вспомнила, как поглядывали на нее всяческие любители поухаживать, как приглашали сперва на танцы, а потом на… рюмку чая; как один приезжий пижон умолял ее зайти к нему в гостиницу, а когда она отказалась, проговорил с театральным жестом: «Вы меня убиваете!» Лена ответила, что убивать она его не станет, но пощечину дать может… Все эти обиды почему-то припомнились ей теперь.
— Я не обижу, — пояснил Аркашка.
Она прикусила губу, отвернулась, не зная, что говорить.
— Ты мне как родная…
— Я не буду купаться! Ты купайся один. А я посижу на камне, только боюсь, не закусали бы оводы…
— Оводы на тебя не сядут, ты в белом.
Лена посмотрела на него с интересом, забыв обиду.
— И этого не знаешь? — засмеялся Аркашка. — Маленькая ты, совсем маленькая.
Он сказал это так искренне, что Лена засмеялась и проговорила:
— Знаешь… я тоже буду купаться. Только ты отвернись пока или отойди подальше.
— Купайся, купайся… Ты здесь, а я на том берегу, за мыском.
Через час они снова шли по пыльной проселочной дороге. Лена сушила свои косы, перебросив их на грудь и растрепав золотистые кончики.
— Эх ты, сова, веселая голова! — вспомнил Аркашка знакомые с детства строчки.
— Что ты сказал? — насторожилась Лена. — Меня в детстве совой дразнили.
— Тебя?.. За что?
— За большие глаза.
— Дураки! — засмеялся он довольный. — Я совиные глаза знаю, они совсем не такие.
Приезд незнакомой девушки обрадовал Илью Федоровича. Зато Ольга Прокопьевна чуточку испугалась. Ей было странно, что рядом с Аркашкой сидит чужая, такая красивая, совсем взрослая девушка. А он ведь мальчик — всего-то двадцать лет…
Илья Федорович, сидя у стола и поворачивая глиняный кувшин с букетом колокольчиков, рассказывал:
— Подал он цветы и говорит: «К вам едет гостья, только она…»
— Илья! — испуганно проговорила Ольга Прокопьевна.
— «…только она, — продолжал Илья Федорович, будто не слышал предупреждения жены, — очень уж городская».
Ольга Прокопьевна облегченно вздохнула.
— «Что ж, говорю, что городская. Я и сам не в деревне родился». Помню, году в двадцать пятом или шестом решили мы разбить пришкольный участок… опытное поле. Посеяли пшеницу. Стала она созревать, и начали ее поклевывать грачи. Нанял я охотников, чтоб они выбили птиц. Мужики мне говорят: «Жучок поест пшеницу». А я — ничего. Так оно и случилось, погибла пшеница. Но зато я с тех пор настоящим аграрником стал.
Лена смеялась. Ей было приятно сознавать, что она понравилась Илье Федоровичу. Но Ольга Прокопьевна смотрела на нее с некоторым смущением, хотела быть с ней ласковой, но не знала, как это сделать, не находила слов. Вдруг Лена заметила вышивку на скатерти.