Прямо против стола в конторке висел плакат: молодой боец с автоматом через плечо, с суровым лицом, похожий на Семена Пушкарева, указывал на Николая пальцем и спрашивал: «Что ты сделал сегодня для фронта?» Ему стало неловко, он сердито пробормотал:
— Ну, будет болтать… Я занят. Если желаете работать на сборке, приходите…
И повесил трубку.
Но телефон не думал успокаиваться. Сейчас же раздался новый звонок:
— Это сборочная?
— Сборочная.
— Начальник?
— Он самый.
— Слушай, начальник, куда мой старик сгинул?
— Тетя Клаша? Что вы такая сердитая? Работает он, по невестам не бегает.
— Знаю. Ты побрякай ему в окошечко, или как там у вас, спроси, не надо ли чего.
— Нет, не беспокойтесь.
— А сам-то ты тоже небось дома не бывал? — участливо, но вместе с тем и строго спросила Клавдия Григорьевна.
— Собираюсь…
Николай лег на диван, укрылся с головой… Сна не было, потому что не было спокойствия. Чужая женщина позаботилась о нем, а не жена…
«Нет, это я напрасно, — тут же подумал он. — Хорошо, что не звонила, хуже было бы…»
То, что телефон надолго замолчал, встревожило Николая. Он откинул одеяло, встал. Смежники не давали о себе знать. А работали они последние три дня плохо — недодавали деталей. Вчера и сегодня он держался на старом запасе. А что будет завтра? Виноваты все, а спросят с начальника сборки. Конечно, это несправедливо, однако здесь было конкретное выражение усилий завода. Ответственность не пугала, но положение с деталями становилось все более угрожающим… Он вышел в цех, пошел под тяжело скрипевшими кранами. Тень от крана летела впереди Николая, как бы отступая перед ним и выводя его на простор заводского двора. У самого выхода он бросил взгляд на готовый, только что опробованный танк. Синий едкий газ не успел еще рассеяться, и желтизна ламп казалась особенно тусклой.
Был двенадцатый час.
Директор не удивился приходу Леонова.
— С жалобой?
— Нет. За советом.
— А я, брат, сам к тебе за советом хотел идти.
— Советовать должны вы. Кончаются детали.
— Я не советовать, а приказывать должен, — неожиданно строго сказал Нечаев, помолчал и закончил более мягко: — Конечно, можно поднять всех. Но это успеется. Давай-ка отправимся в ночной смотр! Знаешь: «В двенадцать часов по ночам…» Пройдем по цехам, посмотрим. Нам ведь с тобой больше других отвечать придется.
Нечаев предполагал устроить завтра совещание и хотел сам знать истинные причины отставания, поговорить с мастерами, бригадирами и рабочими.
— Пошли!
В механическом Николай увидел Нину, подошел к ней. Она лукаво спросила:
— Что же это вы в гости приходите, когда хозяйки дома нет?
— Больше не буду! — засмеялся Николай. — Как работается? Говорят, у вас тут станки все с высшим образованием…
— Станки — что! — ответила Нина с гордостью. — У нас и люди поинтереснее прежних.
— А кто? Показывай, не таись, — вмешался в разговор Нечаев. — Мы как раз таких ищем.
— Это я про своих учеников, — смущенно ответила Нина. — Хотя бы Снегирев… Точили деталь вручную, а он штамп изобрел, сам додумался… Теперь этой детали до конца войны наштамповано.
— Снегирева знаю, — сказал директор и пошел между станками.
Нина и Николай направились за ним.
В углу у токарного станка, где когда-то стояло знаменитое точило, работал паренек, почти мальчик, вихрастый, с оттопыренными ушами. Он обернулся на шум шагов, покраснел.
— Говорят, что ты ящик к станку подставляешь? — спросил Нечаев.
— Выдумывают…
— Да нет уж, чего там, — проговорила Нина. — И это бывало… Трудно ему пришлось. Сам же рассказывал, что сначала никак не мог угнаться за временем.
— Так сам и сказал? — заинтересовался Нечаев.
— А что же? — удивилась Нина. — Он у нас и не такое умеет сказать или выдумать… Историю какую-нибудь, чего и не было. Тут недавно он ребятам рассказывал…
Снегирев умоляюще посмотрел на Нину и сдвинул брови.
— Не буду. — Нина засмеялась. — А потом, говорит, время стало двигаться медленнее. — И сама пояснила: — Начал станок осваивать. Он теперь у нас тысячник — десять норм дает!
— Тысячник в цехе есть, а деталей маловато.
Снегирев чувствовал себя неловко.