— Подходи, не бойся, красавица. Знаю я твое горе. По глазам вижу. Позолоти ручку — скажу. Скажу и посоветую.
— На чем же гадаешь? — спросила Фаня, удивляясь тому, что цыганка заговорила о горе.
— По руке. Без обмана. На ладони все написано. За пятерочку прочитаю. Давай!
— Ты же неграмотная! — засмеялся парнишка, встряхивая на руке цветной дамский плащ.
— Чтоб тебя ни одна девка не поцеловала! — сердито посулила цыганка.
— В нашей артели машинистка вчера какие-то билетики печатала, — сказал паренек Фане. — Мы думали, что приглашение на вечер. А сегодня, смотрю, эти самые билетики одна тетка распродает: какой вытащишь, такая тебе и судьба. Я три раза подходил — судьбу пытал. И все разное. По одному билетику только жениться, а по другому давно помереть надо.
Фаня смутилась и подала гадалке деньги.
— Ручку, ручку, красавица! — торопливо проговорила цыганка, пряча деньги в складках юбки. — Жить будешь долго: средняя линия до половины ладони только дошла. Да беда твоя не в том, чтобы смерти бояться. Попала ты между двух кавалеров и не знаешь, которого выбрать. В том и горе твое. Один тебя здорово любит, а другой так себе. Ты его больше любишь. И печалишься потому. И выйдешь ты замуж за первого: любишь, чтоб тебе угождали. Станешь ты полной в дому хозяйкой. Но все будешь из окошка по вечерам поглядывать, того, другого, дожидаться. А больше пока ничего не скажу.
Парнишка, должно быть обидевшись на сердитый посул цыганки, спросил:
— А вот скажи-ка ты, кто у нее на фронте?
— А ты чего привязался? — крикнула ворожея. — Может, брат, а может, отец. Это она и без меня знает. Чего гадать по-пустому? Верно я говорю, красавица?
Фаня отдернула руку и пошла.
Гадание показалось ей глупым, ребячьим занятием, а калейдоскоп — никчемной покупкой. Лучше бы купила леденцов детям. Она даже не могла понять, что заставило ее купить именно эту игрушку. И чувства и мысли теперь были совершенно иные.
Почти у самого дома встретила она знакомую девушку и с нею двух раненых красноармейцев. Стриженные, бледные, большеглазые красноармейцы были одеты в мерлушковые шапки, в шинели, из-под которых виднелись серые брюки с широкими красными кантами. Один из них, тот, что повыше, прихрамывал, опираясь на тросточку. Его товарищ нес на перевязи забинтованную руку с желтоватыми пальцами и синими ногтями. Он свободно размахивал здоровой рукой и что-то с увлечением рассказывал. Девушка шла между ними, улыбаясь то одному, то другому, неся стопку книг и газет.
Фаня отвернулась, чтобы не заметили, но было поздно. Девушка окликнула ее:
— Куда прячешься?
— Грязная я, — ответила Фаня, сходя с тротуара. — Боюсь испачкать. Здравствуйте.
— Это наша работница, — пояснила девушка своим спутникам.
— А мы думали, начальница, — быстро подхватил тот, что опирался на палочку. — Гордая какая…
— Кто? Фаня? — удивилась девушка.
— Тогда пусть переодевается да с нами — в клуб!
Фаня посмотрела на красноармейца внимательно и покачала головой. Он почему-то смутился. Вечером к Фане заглянул нежданный гость.
— Коля! — обрадовалась она. — С чего это ты?
— С хорошего настроения! — ответил Николай весело. — Шел мимо и заглянул.
— Значит, редко у тебя хорошее настроение бывает…
— Не смейся, рыжая! Много работы. Некогда по гостям ходить. — Николай помолчал, прошелся по комнате, внимательно посмотрел на Фаню. — Я, между прочим, привет тебе принес. Знаешь от кого? Ни за что не догадаешься! От Черкашина!
Фаня не знала, что ответить. Она опустила голову, отвернулась. Но все же Николай успел заметить краску счастливого смущения на ее лице. Потом Фаня стала расспрашивать, как живет Надя, захлопотала вокруг стола, но Николай отказался от угощения, признался, что забежал по пути, — идет к Алексею Петровичу.
— Там, конечно, не чаем угостят… чем-либо покрепче.
— Не обижайся, рыжая! — засмеялся Николай. — Выберу время — приду к тебе на целый вечер, и, может быть, не один… Вспомнил, как однажды ночью мы с тобою с комсомольского собрания возвращались… Ах, черт возьми, опаздываю! Старик велел обязательно прийти…
У Алексея Петровича Николая давно ждали.
Двери ему открыл Мишка-землекоп.
Николай даже вскрикнул от неожиданности… Трудно было не узнать богатыря, и все же это был не тот Мишка-землекоп, которого Николай знал когда-то. В его добром крупном лице не видно прежней наивности, в глазах, запомнившихся юношеским лазоревым светом, был иной свет — сдержанный, но более глубокий.
Богатырь втянул Николая за руку в комнату, засмеялся: