Андрюша безропотно выполнял все требования, удивляясь тому, как дядя вдруг стал ворчливо ласков и отечески обходителен. Это была дежурная забота, но Кнопочкин, отродясь не знавший и ее, воспринял внимание к себе как проявление какой-то особенной любви. Подобно собаке, которая сильнее радуется ласкам хозяина после того, как тот ее поколотит, он предположил, что человек этот, наверное, не такой уж и плохой и бояться его не нужно. Мальчику сделалось так приятно, что даже Дед Мороз ненадолго покинул его мысли.
Марина вернулась спустя четверть часа. Деверя с сыном, обернутым в полотенце, она застала сидящими друг против друга: первый на стуле, второй на диванчике. Оба были весьма сосредоточены и не сводили один с другого глаз, отчего она решила, что сейчас пойдет череда нравоучений, и лучше ей не вклиниваться. Потому осталась стоять у двери.
- Ты меня ненавидишь, - констатировал дядя. Мальчик слушал внимательно и с надеждой: он боялся, не выяснится ли сейчас, что доброта родственника была мимолетной, а на деле он такой же тиран, каким показался вначале. Всеслав продолжал, время от времени поглаживая бороду: - Но поверь, если бы можно было выбирать, уж лучше бы я отсекал себе по пальцу каждый раз, когда вынужден брать в руки ремень. Это причиняет мне не меньше боли, чем тебе. – Он тяжело вздохнул. – Знаешь, мои родители меня никогда не били. Папа говорил, что из-за домашнего насилия дети потом боязливыми вырастают, и страх навсегда овладевает их волей. Но это чушь все, на самом деле ему просто было в тягость озадачиваться моим воспитанием. Если папа или мама не бьют ребенка время от времени, это значит одно из двух: либо тот идеален, либо им плевать на него. Я идеальным уж точно не был. А ты?
Всеслав по растерянному взгляду Андрюши понял, что говорит замысловато, и скорректировал рассказ.
- Из-за того, что мною никто не занимался, я вырос очень плохим человеком. В школе я издевался над другими детьми, и это доставляло мне удовольствие. Я отбирал у них деньги, публично унижал, избивал за малейшее сопротивление. Отца часто вызывали к директору, и он иногда затевал воспитательную беседу. «Ты неправильно поступил, ты должен извиниться перед теми, кого обидел», - повторял он из раза в раз. – «Защищай слабых, а не мучай». – Цитируя папу, Всеслав пародийно-преувеличенно жестикулировал, рассчитывая развеселить племянника. Последнему понравилось, и он заулыбался. - Но это были только слова. А слова ничего не стоят. Я рассуждал так: если те, кому я отравляю жизнь, не могут бескровно заставить меня остановиться, то значит, не удалось бы это и мне, окажись я на их месте. Добиться своего они могли только силой – избив меня, запугав. Насилие было их единственным выходом. Так почему же отец решил, что справиться с проблемой ему помогут разговоры? Он находился в том же положении, что и бедняги, страдавшие по моей прихоти. – Мужчина стыдливо опустил лоб на ладонь. - Вот какими были мои убеждения. И я продолжал жить так. Это были извращенные представления о правильном и неправильном, но кое-что я все-таки понимал как надо: без ремня изменить меня было невозможно.
Он посмотрел на мальчика, снова увидел растерянность в его глазах и попытался говорить еще проще:
- В армии...
Всеслав остановился. Он хотел поведать племяннику о самых страшных своих преступлениях, но засомневался, уместно ли это. Подобные детали могли травмировать ребенка, и дядя отказался от идеи заходить так далеко.
- Я навредил очень многим людям, - продолжал он после раздумья. – И за это попал в тюрьму. Однако даже если бы я остался там навечно, меня никогда не перестанут проклинать те, кому я причинил зло. Они будут ненавидеть меня до самой смерти. Не простят и на забудут, сколько бы времени ни прошло. – Мужчина положил руку на сердце, и его глаза наполнились влагой. – Сделанного не воротишь. В моей душе теперь настоящий ад, Андрюша. Это так невыносимо, что лучше бы и не жить. Но от греха не сбежать, его только искупить можно.
Всеслав достал платок из кармана рубашки и вытер слезы. Его исповедь осталась понятна маленькому слушателю только наполовину, но мальчика растрогала дядюшкина искренность, и он проникся к нему жалостью.
- Мой крест от меня уже никуда не денется. А тебя еще не поздно избавить от этой невозможной ноши. Вот скажи, в школе ты часто хулиганишь? Жалуются на тебя одноклассники?