- Не смейте бить ребенка! – потребовал он. Люди, в этот момент находившиеся в церкви, поддержали его словами осуждения. Одна лишь Марина сочла поступок деверя правильным.
Несмотря на неодобрение свидетелей конфликта, насилие привело к желаемому результату: Кнопочкина парализовало от страха, он воззрился на дядю, как загнанный в угол заяц на волка, и, держа ладонь на вмиг распухшей щеке, не издавал ни звука. Всеслав поднял его с пола и обратился к возмущенной толпе:
- Вы не знаете его отца. Вы не знаете, каким он вырастет, - указал он на Андрея, - если я не возьму на себя грех рукоприкладства. Мои родители никогда не поднимали на меня руку. И в девятнадцать лет я оказался в тюрьме.
Больше он ничего не сказал. Всеслав кивком попрощался с батюшкой и покинул храм. Его слова убедили значительную часть прихожан, которые вслух вспомнили, как сами неоднократно были биты матерью или отцом, но в конце концов выросли порядочными людьми - вероятно, благодаря этому факту.
Когда адреналин иссяк, Кнопочкин снова заплакал. Он боялся даже посмотреть на дядю, не говоря уже о том, чтобы продолжать настаивать на своем, и потому страдать старался тихо. Уточнить, возможно ли не отменять в наказание развлекательные мероприятия, запланированные вчера, он тоже не решился. Мысленно Андрюша успел тысячу раз проклясть родственника, которого всего час назад обожествлял, и с наслаждением воображал, как по возвращению домой выбросит новый рюкзачок в окно и сломает робота. В своей жизни он еще не переживал большей несправедливости, большего разочарования. Однако не отсутствие доверия к его словам вызывали в Андрюше возмущение в первую очередь. Побои сводили его с ума. Марина, которую он ненавидел до крайности, избивала сына, что называется, с толком: она не делала этого слишком часто, чтобы он не успел привыкнуть к боли, а когда бралась за кипятильник, выкладывалась так, что даже взрослый бы взвыл. По этой причине не было у Кнопочкина фобии сильнее, чем боязнь получить удар. Всеслава мальчик уже начал было воспринимать как папу, он полюбил его, поэтому боль, которую причинил ему дядя, чувствовалась гораздо сильнее, чем любая мамина пытка.
Но не на одних только мать и дядю распространялось его негодование – порция досталась и Богу. Последнего Андрюша обвинял в подлости и во лжи: Он обещал помогать всякому нуждающемуся, а вместо этого отнимает радости и позволяет совершаться злу. Мальчик пообещал себе, что никогда больше не придет в церковь. Затем он вспомнил про угрозы Деда Мороза, и в кипящем бульоне из его чувств над злостью опять возобладала тревога.
По дороге домой Всеслав молился. Он просил у Бога сил, просил знака, что все делает правильно. Ему было до омерзения неприятно следовать роли палача, но он убеждал себя, что иного пути нет. Уж лучше пусть ребенок немного помучается сейчас, чем потом вечность будет расплачиваться в аду за свои преступления, думалось ему.
Кнопочкин всю дорогу стыдливо прятал лицо, пытаясь побороть плач. В автобусе он обнаружил девочку из своей школы, которая ему нравилась и перед которой он ни за что не хотел бы предстать в подобном свете.
Марина, сидевшая позади них, с интересом подслушивала разговоры школьников, по какой-то причине наполнявших автобус несмотря на то, что был самый разгар учебного дня. Из их оживленных бесед она выяснила, что обучающихся школы, в которой учился и Андрюша, распустили по домам, поскольку охранники ближе к утру обнаружили на ее территории два мертвых тела. Одно принадлежало учительнице начальных классов, найденной за закрытой дверью, второе – учителю физкультуры, повесившемуся в школьном дворе на ветке каштана. Дети делились друг с другом теориями, объясняющими случившееся, и строили планы на внеочередной выходной. Шокированная услышанным Марина принялась креститься и читать молитвослов, подаренный ей деверем. Она попыталась было обратить внимание последнего на выясненный факт, но тот, погруженный в собственные мысли, отмахнулся и попросил пока не тревожить его.
Вернувшись в квартиру, Всеслав приказал невестке и племяннику собирать вещи, пока сам оплачивал билеты на вечерний поезд. Андрюша в последний раз жалобно осведомился, может ли он остаться дома, но в ответ дядя накричал на него так сильно, что даже соседи сверху с намеком забарабанили по батарее. Всеслав напомнил мальчику успокоительные слова батюшки, утверждавшего, что бояться нечего, и отправил его в комнату. Всхлипывающий и трясущийся всем телом ребенок послушно убыл, куда было велено, и там уже в отчаянии упал на коленки.