План был такой. Едва мальчик начнет приходить в себя, женщина сжует конфету и спросит, где спрятан фрагмент. В ту же секунду найдет ответ у него в голове и вырубит Кнопочкина энциклопедией снова. Маловероятно, что последний начнет рыдать от страха во всю глотку и звать на помощь, ведь он не успел осознать, что произошло, да и физической возможности что-либо сказать или крикнуть ему не оставили.
Что до уборщиц, то с ними Ирина Григорьевна разобралась следующим образом. Она отправила одной из них сообщение, в котором извинялась за то, что случайно увезла единственный ключ с собой, а вернуться никак не может. Те от души поматерились – ведь это значило, что завтра им придется встать на полчаса раньше, - но обещание учительницы щедро закормить их негодование пирожными разрядило ситуацию.
- Теперь из проблем только время, - шепотом подвела она черту после переписки. И безответно обратилась к Андрюше: - А ты не злись на меня. Знал бы, как ужасна моя жизнь, по своей воле отдал бы обрывок. Страдания взрослых всегда тяжелее детских, радости детей всегда ярче радостей взрослых. Дети плачут из-за мелочей, потому что это мелочи и их можно решить слезами. Когда приходят настоящие проблемы, они молчат улыбаясь. Это природное преимущество, благодаря которому ты умрешь с меньшими сожалениями, чем я. Поэтому будь справедлив.
Кнопочкин очнулся только в девять вечера. К тому моменту спина Ирина Григорьевны так затекла, что женщина на мгновение испугалась: а хватит ли у нее сил исполнить задуманное? Много часов она просидела в одном положении за узкой полоской стены между окнами, светиться в которых ей было нельзя, и в связи с этим встать смогла не сразу. Но сыграл адреналин, и слабость быстро улетучилась. Она зубами выдавила шоколадную конфету из фантика и заработала челюстями. Десерт оказался не из самых вкусных – он был горьким и отдавал чем-то металлическим, - и учительница тут же скривилась. Следуя плану, она открыла рот, чтобы задать мальчику вопрос, но успела проронить лишь два слова, как вдруг почувствовала, что язык ее полностью онемел.
Андрюша беззвучно смотрел на нее округленными глазами и быстро дышал. Когда Ирина Григорьевна пошатнулась и упала на колено, он подскочил и бросился к тому углу класса, где торчали крючки для одежды. Не понимая, что происходит, женщина поддалась панике и, забыв обо всем, побежала к двери. Но смогла только схватиться за ручку и пару раз бездумно ее дернуть. После чего вытянулась всем телом, опрокинулась на пол и стала биться в конвульсиях.
Тем временем Кнопочкин, из глаз которого побежали слезы, а сопли в носу забегали туда-обратно, в полумраке пытался отыскать свою куртку. Наконец он нашел ее под партой и схватил дрожащими руками. Он достал из капюшона шапку (Ирина Григорьевна переложила ее туда из рукава во время своих обысков), натянул на голову – и неожиданно смолк. Да так резко, словно где-то в его мозгу рубильник дернули.
Внезапно он перестал плакать.
Перестал трястись.
Перестал бояться.
Он быстрым движением сорвал скотч с лица, высморкался, как это обычно делают отцы по утрам перед умывальником, и мерно затопал к умирающей учительнице.
Последняя, перед тем, как потерять сознание, посмотрела на его лицо. Оно изменилось: выражение резко огрубело, а взгляд сделался хладнокровным. В теле девятилетнего мальчонки словно поселился взрослый мужчина.
- Молодец я. Почти все правильно сделал, - раздался знакомый голос Андрюши, которым говорил вовсе не он.
Андрей еще некоторое время постоял над ее телом, ничего не говоря, затем отошел к своему вывернутому наизнанку портфелю и начал рыться в тетрадях. Найдя нужную, он выдрал двойной листик в клеточку, исписанный совершенно неразборчивым почерком, и вернулся к Ирине Григорьевне.
- Вы знаете, я, на самом деле, сочинение-то написал, - печально сказал он ей. – Сам. Впервые. Хотите послушать? Я старался.