Внезапно громкий голос выдернул его из мрачных воспоминаний:
- Чего пялишься, я спрашиваю? – повторила вопрос Марина.
Мальчик отложил книгу, закинул правый локоть на спинку дивана и, медленно подняв подбородок, ответил:
- Я пялюсь, потому что хочу, чтобы ты прямо сейчас приготовила окрошку, пюре с мясом и печенье на десерт. Да побыстрее.
Брови женщины подпрыгнули сантиметра на два. От неожиданности она потеряла дар речи и некоторое время недвижно буравила сына взглядом. Так ненадолго столбенеет офицер, когда его солдаты вдруг отказываются выполнить приказ.
Наконец Марина опомнилась, ударила кулаком по столу, от чего опрокинулась переполненная пепельница, и побежала на кухню. Оттуда она не своим голосом стала сотрясать воздух всеми оскорблениями и угрозами, на какие только была способна ее фантазия.
- Ты этот день у меня надолго запомнишь, щенок! – кричала ослепленная яростью мать, пока искала кипятильник.
Орудие было найдено лишь через минуту, поскольку испокон веков лежало на подоконнике, а Марина, в стрессе позабывшая об этом, сначала обшарила полки. Посчитав, что ее проблемы с памятью – тоже вина Андрюши, она рассвирепела еще больше и твердо решила, что сегодняшняя экзекуция будет невиданно суровой.
Вооружившись, женщина затопала обратно. Однако едва вошла в комнату – тотчас же замерла прямо на пороге. Ее сын стоял в метре от входа, а в его вытянутой руке сидел нож, острие которого угрожающе смотрело вперед.
- Я только сейчас заметил. Ты получаешь удовольствие, мучая меня, - сказал Кнопочкин недовольно. – Издеваться над другими – правда так приятно? Или дело в сбоях твоего рассудка? – Он улыбнулся краешком губ, точно азартный игрок, которому за вечер впервые повезло, и тронул подбородок. – Хотя есть ли разница? Когда я вспорю тебе брюхо, то почувствую себя хорошо при любом раскладе: либо потому, что это объективно приятно, либо благодаря унаследованным склонностям.
Марину затрясло. Она бросила кипятильник и инстинктивно попятилась назад, видя перед собой не ребенка, а бывшего мужа, который однажды в пьяном бреду чуть не зарезал ее. Андрей понял по глазам, что этой сценой невольно напомнил ей о чем-то жутком (более жутком, чем его личная острастка), цокнул языком и опустил нож.
- Расслабься. Это не всерьез, - сказал он и зачем-то отошел в другую комнату. Руки его матери не переставали дрожать, как у током ударенной. – Я не глуп и не до такой степени зол. Жалею, конечно, что вспылил, не хотелось выдавать себя... Но раз уж случилось, извлечем из ситуации пользу. Очень часто ты бываешь мною недовольна из-за мелочей или просто от того, что у тебя очередной припадок. Мне не хочется, чтобы это продолжалось, поэтому я предлагаю мир. Больше никаких криков, порок и слез, вместо них – тишина, ласки и радость. Ну, что скажешь? Возможно, ты скептически отнесешься к моему предложению, заявишь, что так не бывает, во всех семьях есть взаимное мучительство и жить иначе – неестественно. Но я с тобой поспорю. По крайней мере, наши с тобой разногласия уладить очень просто. А поможет нам в этом одна книжка. С ней на руках мы с легкостью найдем общий язык! Да где же она... А, нашел.
Андрей вернулся к прежнему месту, откуда Марина не сдвинулась ни на шаг, и швырнул ей под ноги конституцию России. Женщина на ту и не глянула: ее внимание было целиком поглощено ножом, который все еще находился в руках Кнопочкина. Она тихо заплакала.
- Знаешь, как я был удивлен, когда выяснилось, что тебе даже кричать на меня запрещено законом, - сказал тот. – Но что еще удивительнее – вычитал об этом я из учебника за девятый класс. Девятый! Самая важная информация, которая могла бы мне так помочь, преподается в школе только спустя девять лет после того, как ты начинаешь учиться! – Андрей всплеснул руками протестуя. – Какому идиоту пришла в голову мысль отложить это на конец обучения? Будь я министром просвещения, первого сентября приказал бы раздавать первоклассникам не пеналы с шариками, а буклеты с их правами.
Мальчик догадался по виду матери, что из сказанного она расслышала немногое, поэтому отбросил нож в сторону. Марину это действительно привело в чувство, и она подняла на сына глаза.