— А вы почему на пирсе ко мне подошли? — Назар посмотрел Кузьме Никодимычу в глаза.
От осеннего, необычайно яркого, напряженно греющего приморского солнца все сверкало. С непривычки Кузьма Никодимыч зажмурился:
— Вы же… пригляделся. Без этих… Ни хи-хи, ни ха-ха. А также расспрашивали-то меня как?.. С прикидкой! Из-за чего такой?.. В чем я, значит, слабак. Не смогу без вас. Понадобится какая-то ваша помощь. Может… тоже? В мыслях-то было: за кем меня закрепить? Конечно, старший помощник занят. На нем производство, по сухопутному-то. Все равно что главный инженер…
— А кто я, по-вашему?
— По должности-то?.. — поощрительно и не в ущерб уважению к себе улыбнулся Кузьма Никодимыч, а затем, взглянув на дверь, пересел на ступеньку повыше.
Начальник милиции, седой, со лбом ученого, заартачился, не отдал Венку:
— Выкладывайте подписанное капитаном ходатайство на форменном бланке! Где у вас поручительство коллектива? Вы что?
Кузьма Никодимыч потупился. Переживал: «Знать бы, где придется упасть!..»
Судя по глазам Назара — по преимуществу «штилевым», требование начальника милиции его не особенно огорчило. Устроил для себя разбор обстановки… Санитарная обработка «Тафуина» не прекратилась. Где он мог выйти на капитана? Не на пирсе, так в управлении. Всего верней, в отделе навигации. Единственное: ни за что не собрал бы экипаж. Палубники гурьбой ходили за боцманом, осаждали с ним все подряд кладовые. Чтобы поднять что-нибудь или погрузить, на подмогу им кидались производственники. «Духи», они же «мотыли» (все, кто входил в машинную команду), челноками сновали между цехами и своим хозяйством.
На пирсе, под стрелой автомобильного крана, Назар услышал, что пишущая машинка стучала точно так же, как прежде. Только где?
Это раньше его определил старший электромеханик Бавин, пригласил с собой:
— Пойдемте.
К напечатанному понадобилась судовая печать.
— Она недалеко.
Чтобы сказать это, женщине в белом халате, судовому врачу, надо было прежде вынуть изо рта сигарету. С первого же взгляда Назар заключил, что ей выпало всякого, должно быть.
Старший помощник капитана Плюхин прочитал про Венку («Сплошные дифирамбы!») и попенял:
— Без вас еще… На общем собрании. Выбирали председателя бытовой комиссии. У всех, как всегда бывает, нашлись самоотводы: тот учится, этот куда-то поступает. Так он… как его? Венка… Я говорю, придумал же! «Крикну: «Полундра!», все бросаемся из кубрика. Кто останется последним, тому председательствовать. Только… — поставил условие, — я стану у двери. Моя э… инициатива!» Я говорю…
Назар явно терял время. Переступил с ноги на ногу. А не прервал говоруна:
— Надеюсь, те выборы отменили?
Когда начинается прощание с сушей? Как подмечено, задолго до выхода в океан.
Уже с неделю, если не больше, специалист-электроник Дима, отвечающий на «Тафуине» за работу навигационной и поисковой радиоаппаратуры, он же сменный радист, находился в своей квартире, не представляя, чем заняться. Принялся перебирать припасенный на все случаи слесарный инструмент и бросил, весь сгреб в кучу. Полистал последний том подписного издания… Притом ни на миг не забывал, что у него на «Тафуине» имелась каюта, в ней койка-«гробик» с заправленной постелью. Нет, не мог обрести он дома покой, только присутствовал до отвального рева судового тифона. От него, всякий раз расплывчатого, звуки базы тралфлота улетают куда-то далеко, вроде не выдерживают натиска чего-то очень наступательно-объемного, а те, кто собирается на пирсе, словно нечаянно обретают раскованность и кричат давно заученное, только преувеличенно беспечально:
— Счастливо! Покеда!
К тому же кому-нибудь пожелают три фута под «килём».
Сказать свое, незатасканное — надо же суметь. Кадровый тралфлотовец Дима мог биться об заклад, что будет именно так. Увидит длинный бетонно-равнодушный пирс. Поторопится отыскать на нем свою морячку, снова такую милую. Только где ему? Не сумеет, потому что, как обычно, слишком пожалеет себя: такое выпало счастье в самом деле, может быть, хуже неволи. Перед ним возникнет и причудливо поплывет за алмазными размывами неодолимо тревожная рябь из шляп, платков, беретов, косынок…
Надо будет побыстрей проморгаться — не подносить кулаки к глазам, то ж не по-мужски получится.
Он резво, в неизъяснимом сладком беспамятстве выставит руки поверх бортового ограждения чуть не по локти, тряхнет ими и сразу украдкой, как преступник какой-то, взглянет на своих: никто не заметил, как мается?
Кто-нибудь станет выкликать отплывающих по имени. Такой-то, ты всегда помни, пожалуйста: у тебя — мы. Так что побереги себя.