– А Россия? – спросил, прищурившись, Лигачев.
– Россия это Россия, – строго сказал Лукьянов, но тут его перебил генеральный секретарь:
– Послушай, я разовью твою доктрину. В России, конечно, тоже есть регионы, которым стоило бы отвести роль упавшей на ребро монетки, и не только для, как ты говоришь, контролируемого хаоса. Есть еще одна, очень большая проблема – русские ведь с семнадцатого года были лишены возможности распоряжаться своей судьбой, всегда у нас была доминирующая нация, сначала евреи, потом грузины, до недавнего времени украинцы. Мы с вами первое русское национальное правительство, и очень скоро мы поймем, что не выдерживаем взваленного на нас груза, народ не готов. Особенностью переходного периода должно стать появление новой доминирующей нации, по отношению к которой русские сначала должны будут чувствовать себя угнетенными, и только потом, когда процесс национального строительства у русских дойдет до точки невозврата, русские и эта нация спокойно и безболезненно разойдутся.
– И какая это будет нация? – недоверчиво спросил Лигачев. – Калмыки, тувинцы?
– Тувинцы, – задумался генеральный секретарь, – тувинцы – это здорово, я забыл о них, если честно, хотя мне еще Суслов много рассказывал про Унгерна. Давайте тувинцев иметь в виду, пусть будет запасная доминирующая нация, а основной я, – (улыбнулся), – как южанин предлагаю считать чеченцев.
– Новая кавказская война? – Лукьянов сразу все понял.
– Лучше кавказская, чем гражданская, – вздохнул Лигачев, генеральный секретарь улыбнулся – новое поколение меченосцев оказалось несопоставимо понятливее, чем был он сам тридцать лет назад.
LI
Надо было разбираться с Ельциным. Московский первый секретарь радостно ломал оставшуюся ему от Гришина систему и сам невольно обозначил этим временные рамки для самого важного поворота в своей политической судьбе и вообще судьбе – между днем рождения Москвы, который должен стать его персональным бенефисом, и мрачной московской зимой, по поводу которой, кажется, у одного Ельцина не было сомнений, что Москва под его руководством переживет ее так же сытно и спокойно, как это было при Гришине. Итак, Ельцина нужно расчехлять между сентябрем и ноябрем, а в ноябре у нас – 70-летие Великого Октября, то есть надо успеть до праздников, а до праздников что у нас есть – у нас есть пленум ЦК в октябре. Значит, ждем пленума.
С Ельциным в эти месяцы не встречались вообще; из горкома доходили слухи, что первый секретарь снова запил – вероятно, смирился с тем, что дружбы с генеральным секретарем у него так и не случилось. В августе в Москву приехал Хонеккер, еще один смертник перестройки, не знающий, что он смертник. Открывали памятник Тельману в скверике у метро «Аэропорт». Генеральный секретарь нарочно опоздал, чтобы лишний раз не разговаривать с Хонеккером и особенно с Ельциным. Подошел к трибуне с первыми нотами гэдээровского гимна, молча пожал руки; Ельцин был в какой-то идиотской шляпе, опухший, по всему виду – так себе преемничек. Отыграл советский гимн. Ельцин шагнул к микрофону и начал речь. Скрипучий голос и уральский говор, неприятно расгягиваемые гласные. Стоял, слушал вполуха и не сразу заметил, как рукава коснулся Хонеккер. Шепотом, по-русски почти без акцента – «Давайте поговорим». Улыбнулся в ответ – давайте, конечно, – и Хонеккер зашептал: «Послушайте, кто это такой? Пока мы вас ждали, он объяснял мне, как не хватает перестройке сталинских методов, и конкретно лагерей. Я чего-то не знаю, у вас новая политика?» – и смотрит испуганно.
Успокивая Хонеккера, думал – ну да, старик, ты много чего не знаешь, но к делу это не относится, хотя сталинские методы – это даже смешно, если знать о настоящих сталинских методах, а не о тех, которые имел в виду Ельцин. Уральский говорок продолжал греметь над сквером, нелепая шляпа подрагивала в такт речи.
LII
21 октября члены ЦК собрались в Кремле на пленум. Уже у дверей Свердловского зала Ельцина выловил кто-то из помощников Лигачева – давайте, мол, отойдем, нужно поговорить. Зашли в комнату отдыха президиума. Лигачев полулежал на кожаном диване и, не поздоровавшись и не предложив сесть, начал (никто ведь не знает, что он накануне полтора часа репетировать перед зеркалом) орать матом – «Ты чего себе позволяешь, ты что, решил, что ты – хозяин Москвы? Ты что, в политбюро захотел?» – и дальше обо всем подряд, и о дне города, и о поездках в троллейбусе и даже о чертовой шляпе, в которой московский секретарь открывал памятник Тельману. Ельцин слушал молча, губы дрожали, но Лигачеву этого было мало – снял с ноги ботинок и швырнул в Ельцина: «Вон отсюда!» Ельцин молча шагнул к двери, вышел. Лигачев вытер пот со лба – получилось или нет?