— Вот так я к тебе и попал, :— сказал Лисент. — Позволь повторить, что мой царь глубоко впечатлен твоими успехами. Ты возвел себя в ранг великих людей.
— А ты удостоил меня большой чести, Лисент Македонский.
Грек небрежно взмахнул рукой и ответил, что лишь констатирует истину. Затем он нахмурился и перевел взгляд со своих израненных рук на лицо командира.
— Я вижу, что слухи оказались верными, — сказал он серьезным голосом. — Эта война взяла с тебя свою долю. Мне понятны такие потери, мой друг. Пусть Рим не причинит тебе больше вреда...
Ганнибал кивнул.
— Хорошо, вернемся к делу. Я приехал, чтобы предложить тебе договор о сотрудничестве между нашими народами. Филипп хочет, чтобы римский кнут покинул Адриатику. Македония объединится с тобой против Рима. Мы начнем сражаться в Греции, но затем перенесем войну сюда. Весной следующего года мой царь высадится на итальянском берегу с двумя сотнями кораблей. Этого хватит, чтобы римляне обмочили свои колени.
Услышав обещание Лисента, Ганнибал так обрадовался, что не нашел даже слов для ответа. Перед внутренним взором командира появился огромный флот боевых кораблей, и от этого зрелища его пульс забился чаще. Отдельные части великого плана начинали собираться вместе.
После того как Сапанибал увидела Имаго Мессано в полуобнаженной компании Хада и Ханнонов, она посчитала его предателем. Он, в свою очередь, старался убедить ее, что по-прежнему поддерживает сторону Баркидов. По карфагенским обычаям, она не могла прогонять его, когда он приходил к ней в гости, и Мессано раз за разом доказывал ей свою преданность со страстью человека, спорившего перед советом. Он говорил, что вынужден проводить свое время в компании этих подлецов. Он не может поступать иначе, поскольку они являются представителями правящего класса. Помимо обсуждения военных тем, он ведет с ними разнообразные коммерческие дела. Его приглашают для решения многих вопросов. Причем, он не раз расшатывал укоренившиеся мнения, основываясь на намеках или предвидениях некоторых религиозных деятелей. Убеждать советников лучше всего в вечерние часы, когда их языки развязываются от вина и увеселений. Для достижения своих целей Имаго поддерживает тесные отношения с Хадом, так как недруги главы совета не получают доступ к важной информации. Но все эти факты не меняют убеждений его сердца. Он никогда не поступался ими.
Сапанибал слушала его с прищуренными глазами. Она говорила Имаго, что он опытный политик и всегда может поступать так, как считает нужным. Однако ему больше не следует ожидать ее полного доверия. Она не может скрывать от него своих чувств независимо от того, как он воспримет ее гнев. Мессано вертелся, как уж на раскаленной сковородке. Это нравилось ей. Вежливо и осторожно споря, она получала от него кое-какую информацию. Нечто подобное случилось летом через год после битвы при Каннах. Имаго выдал Сапанибал тайну, не подлежащую публичной огласке, так как эта новость могла подорвать светлый образ Ганнибала, сложившийся на родине. Кроме того, он спасал ее семью от вполне возможных пересудов и предвзятых мнений. Скандал мог получиться немалый.
После его предполагаемого предательства Сапанибал встречалась с Имаго не во внутреннем саду, а в гостевой комнате, где стояло несколько кушеток. Это был тусклый зал с торжественным убранством, замороженный и мрачный. Высокие колонны возвышались, как безмолвные солдаты. Свет от факелов перемещался между ними, создавая тревожные тени. Имаго раздражала формальность их встреч, но он принимал ее с выражением покорности, которое явно намекало на его нежелание выносить столь неприветливое отношение бесконечно долго.
— Этим утром я услышал не очень хорошие новости, — сказал он. — К нам пришло донесение из Рима... Твой брат отправил туда командира карфагенской кавалерии Карфало. С ним было несколько римлян, взятых в плен при Каннах. Он хотел получить выкуп и организовать передачу плененных легионеров. Но сенаторы приняли его неохотно и позже отказались от уплаты каких-либо денег. Они даже запретили семьям этих солдат выкупать их самостоятельно.
Сапанибал задумчиво посмотрела на Мессано. Ее волосы, туго стянутые на затылке, натягивали кожу лба и придавали ей молодую гладкость, хотя черты лица становились от этого излишне неподвижными и обретали сходство с маской.
— Как умно, — сказала она. — Ив то же время глупо.