Мономах подошел к нему, но не посмел мешать его раздумьям. Он просто встал слева, в пустом пространстве, порожденном слепым глазом командира. Ганнибал вспомнил, как однажды отец рассказал ему, что Мономах, впервые появившись в армии, походил на бешеного волка. Генералы потратили много сил, чтобы сделать из него солдата. Мономаха пришлось приручать, как животное, чтобы хоть немного управлять его жестокостью. А Махарбал недавно сообщил, что Мономах поклялся не проводить ни дня без убийства человека. Ганнибал не проверял истинность этого заявления, но у него не было повода сомневаться в нем.
— Что-нибудь придумал? — спросил командир.
— Нам не нужно уходить отсюда, не насытив кровью наши мечи, — сказал Мономах. — В противном случае мы будем выглядеть глупцами. Если бы я командовал армией, то уничтожил бы этот город.
— Ты не командуешь армией. Говори о том, что можешь сделать, а не о радужных мечтаниях.
— Как воин я дам тебе совет, — проворчал генерал мрачным голосом.— Отдай их детей Молоху. Бог голоден. Мы не чествуем его, как следует.
— Мне не нужно убийство горожан, — ответил Ганнибал. — В мертвом виде они бесполезны. Все, что мы сделаем здесь, ославит нас перед другими.
— Кровь может и прославить.
Ганнибал преодолел желание повернуть голову и посмотреть на человека здоровым глазом. В расположении собеседника был какой-то стратегический маневр, что-то уничтожавшее возможность ответа. Он знал, что Мономаху нравится оставаться в загадочной тени.
— Хорошо, я даю тебе разрешение, — сказал он. — Приступай к осаде. Блокируй их со всех сторон. Мори голодом. Бросай гниющие трупы в верховье реки. Строй механизмы, которые понадобятся тебе. Делай, что хочешь, но этот город должен стать нашим.
Мономах ничего не сказал. Он даже не кивнул и не скривил губы в усмешке. Однако Ганнибал знал, что генерал был доволен. Он никогда не встречал в своей жизни человека, столь одержимого кровопролитием. Этот воин грыз кость войны, как никто другой. Он действительно походил на волка, подумал Ганнибал. Командир наконец повернулся, чтобы рассмотреть Мономаха. Нет, его отец ошибался. Таких существ нельзя приручить.
Имко Вака пребывал в смущении. После Канн в его уме царил хаос, и по прошествии месяцев порядок в мыслях так и не появился. В какой-то части его сознания тот памятный день резни не прекращался никогда. Звон мечей по-прежнему звучал за его левым ухом, а память постоянно возвращала на поле боя, где Вака все еще шагал по телам, отбивая удары и нанося разящие выпады. В своих снах он плыл по морю трупов, с трудом протискиваясь между торсов, рук и ног. Казалось, что он не сможет закончить эту битву, забыть ее, увидеть мир без крови, вздохнуть без отвращения к зловонным запахам, которые навсегда прилипли к волоскам в его ноздрях. Но почему такой день переплетался с его воспоминаниями о существе небесной красоты?
Он ежедневно грезил о лагерной обознице. Теперь она казалась менее реальной и более похожей на существо из грез, на нимфу или богиню, которая вытащила его из кучи гниющего мяса и вернула к жизни. С тех пор, как Имко очнулся, он больше не видел ее. Ни одной весточки о ней, ни одного слова. Ему оставалось лишь шептать молитвы в ее честь. Он называл ее Пикеной — в честь той речушки, у которой впервые встретил ее. При каждом приеме пищи он делал подношение богам — горсть каши, глоток воды или вина. Он умолял небожителей вернуть ему девушку или дать какое-то удовлетворительное объяснение. Имко так истомился, что стал задумываться о других путях жизни. Что, если он бросит армию и отправится на поиски Пикены? Он не был бедным человеком. Он сумел проявить себя, и его семья в далекой Африке процветала! Но сейчас ему требовалась иная награда за свои усилия. Вот если бы он мог найти Пикену и убедить ее остаться с ним, чтобы вести простое и обычное существование: возделывать поля, разводить животных, спать в теплой постели и наслаждаться божественным сексом... Ему чудилось поле под белым солнцем и она под навесом, с соломинкой в волосах. Вот она готовит ужин, а вот он в конце дня между ее ног. Какое идеальное соответствие. Грудь Пикены, сжатая его пальцами... Имко едва не сходил с ума, думая об этом, — даже когда его окружали люди. Он боялся, что они каким-то образом узнают о его тайных мыслях и осквернят их своими злыми шутками. Он старался не думать о ней, но такой запрет еще больше усиливал его тоску.
Девочка из Сагунтума находила его поведение забавным.
— Вряд ли ты доберешься до ее задницы, — раз за разом повторяла она.