Кира вбежала, как всегда запыхавшись, придерживая уголки косынки под подбородком.
— Ой здрасте Людмила Сергеевна я к вам на минуточку как вы тут живете я уже вас целую вечность не видела, — без передышки выпалила она и бросилась на стул.
— Короткая у тебя вечность, — улыбнулась Людмила Сергеевна, — меньше недели прошло. Ты-то как? Ребенка где оставила?
— Там соседка приглядит, сегодня же воскресенье, на работу не выходить. А мне нужно. Я ведь к вам по делу, Людмила Сергеевна… — Кира замялась и покраснела. — Мне просто стыдно, а что я могу сделать? У соседок уже всех перезанимала, больше нельзя, да и нет у них… А мой байбак ничего понимать не хочет, есть или нет — обед давай… Мне ненадолго, до получки только. Я уж теперь у него сразу отберу…
— А что, опять?
— Ну да! Теперь новую моду придумал… Я все ругалась: уж пьешь, так пей хоть дома, и меня и себя не позорь… Ну, он и его дружок, забулдыга, приходят теперь домой. Выпьют, а потом начинают друг друга уговаривать: «Нам бы еще по сто пятьдесят — нам бы цены не было!» И добавляют. Так и набивают себе цену, пока вовсе не назюзюкаются. Ну, я того вытолкаю, пускай как хочет, а этого укладывай, возись с ним… И зачем мне все это нужно?!
— Погоди, Кира, все еще наладится, возьмется за ум…
— Да нет, я не об этом… Вообще зачем мне муж? Муж — ведь это несчастье! Правда, Людмила Сергеевна?
Людмила Сергеевна засмеялась.
— Муж — это, конечно, несчастье, но пусть оно будет как можно дольше…
— Нет, вы не смейтесь… Он мне просто не нужен, — печально и просто сказала Кира. — Я ведь его не люблю. Совсем.
— Зачем же ты…
— А! Сдуру… Доказать хотела, назло… Делаешь назло другому, а получается — самой себе… Я ведь Алешу любила, Горбачева, еще когда совсем девчонкой была. Да вы ведь знаете…
— Знаю.
— Ну вот: думала, закручу с другим, пускай хоть немножко обратит внимание, приревнует, потом, может… А потом уже поздно было — Мишка прилип, как клещ, влюбился. Теперь и вовсе — ребенок, никуда не денешься… А Алеша даже ничего и не замечал. Зачем я ему? Он ведь Наташу любит. Раньше Аллу любил, теперь — Наташу. А они его — нет… Я ведь знаю!.. И почему это всегда человек любит тех, кто его не любит, а?
— Ну, не всегда, положим. Вот Миша тебя любит…
— Зачем мне его любовь? Да еще пьяная…
— А Алешу ты видишь?
— Нет. Где же? Да и зачем? Ему ведь со мной неинтересно…
В дверь постучали.
— Кто там?
В кабинет вошел невысокий коренастый парень в рубашке с расстегнутым воротом. Волосы у него были иссиня-черные, как у монгола. Монгольские черты проступали и в лице — широкие скулы, редкие волоски на верхней губе, немного раскосые маленькие глаза.
— Мне нужно заведующую детдомом.
— Я заведующая.
Парень покосился на Киру, подошел к Людмиле Сергеевне и протянул руку.
— Я — комсорг механического цеха «Орджоникидзестали», Федор Копейка.
Кира фыркнула, но Копейка не обратил на нее внимания.
— Я к вам вот по какому делу: не знаете ли вы, где Горбачев? Алексей Горбачев, разметчик.
— Как — где? — встревоженно поднялась Людмила Сергеевна. — У себя, наверно, на работе или в общежитии.
— Нету. В общежитии я был. Дома не ночевал, ребята не знают, где он может быть, знают только, что он жил в вашем детдоме. Вот я и пришел — может, вы подскажете.
— А! — облегченно вздохнула Людмила Сергеевна. — Это легко объяснить. Ночевал он у меня дома… Понимаете, он поздно ночью пришел сюда… И не совсем… то есть просто пьяный. Я и отвела его к себе, чтобы проспался…
— Ой! — сказала Кира, глаза ее округлились. — И он тоже!
— Ушел он на рассвете, не сказавшись.
— Плохо! — покачал головой Федор.
— Ничего страшного: отоспался, придет домой. Или он прогулял?
— Нет, не так просто… Понимаете, с завода его уволили и из общежития выселяют…
— Ой, вот ужас-то! — Кира в страхе смотрела на Федора. — А он… натворил что-нибудь?
— Да как сказать? Кое-что… Измарал «молнию», говорил, чего не следует, и не говорил того, что следует…