Все едва не провалилось из-за того, что Людмила Сергеевна запретила покупать и зажигать на елке свечи — она слышала о несчастьях, которые бывали со свечами. А какая же могла быть елка без огней? Тогда в комиссию привлекли Вадима Васильевича. После праздника «Первой стружки» он все чаще бывал в мастерской, и как-то само собой получилось, что он стал ее руководителем. Ребята учились работать на «козе», чинили, делали сами замки и ключи, и вскоре все двери в детдоме, даже те, которые не нужно было запирать, оказались с новыми замками и ключами. Ребята поменьше строили модели танкера и самолета. Томочка Павлова и Сима выпиливали из фанеры рамки. Вадим Васильевич прохаживался среди ребят, зажмурив левый глаз, осматривал их работу, похваливал и показывал, как надо переделать. Случалось, никто ничего не делал, все сидели вокруг Вадима Васильевича и слушали, как он рассказывал о разных местах и городах, в которых побывал.
— Вы прямо внештатным воспитателем у нас заделались, — улыбаясь, говорила ему Людмила Сергеевна. — Бросайте-ка завод да переходите к нам!
— А это — идея! Подумаю, подумаю! — серьезно отвечал Вадим Васильевич, но так при этом щурился, что было очевидно — завода он не бросит.
С приходом Вадима Васильевича комиссия повеселела и стала еще таинственнее. Валерий, по его выражению, «как соленый заяц», мотался по городу в поисках материалов. Митя каждый вечер сидел, опутанный звонковым проводом и прилаживал к нему крохотные патрончики, галчата под руководством Лины Борисовны рисовали и клеили флажки, барабанчики, красили алюминиевой краской орехи. Ксения Петровна и Кира готовили самодеятельность, и до самого отбоя из столовой доносились музыка, топот и веселые голоса. Для Анастасии Федоровны тоже нашлась работа: вместе с лучшими рукодельницами она шила и подгоняла под рост костюмы. Один костюм, для которого купили синий сатин и большой пакет ваты, она сшила дома, принеся, никому не показала, и его заперли в кабинете Людмилы Сергеевны.
Наступило тридцать первое декабря. После обеда Лина Борисовна увела малышей гулять. Против обыкновения, ребята шли неохотно и не только не просились погулять «еще чуточку», но рвались домой: они боялись прозевать, когда будут устанавливать и украшать в столовой елку. Привезенная Валерием и Тарасом, она уже целые сутки стояла возле мастерской. Малыши то и дело бегали пощупать ее зеленые иголки и понюхать: елка вкусно пахла смолой и снегом… Малыши все-таки прозевали. Когда они вернулись, елка уже стояла в столовой, дверь была заперта, окна занавешены. Оттуда доносились голоса старших ребят, Ксении Петровны, но как ни плющили галчата свои носы о стекла, рассмотреть ничего не удалось.
Лешка попросил у Людмилы Сергеевны разрешения привести на елку Гущина и побежал за ним.
Витька решил в школу не ходить. Зачем? Смотреть, как Витковский будет хвастать новым костюмом и вертеться возле этой задаваки Наташки?.. Вообще какие могут существовать для человека удовольствия, если он — окончательно и бесповоротно разочарованный! Решение не ходить в школу, как и разочарование, было окончательным и бесповоротным, но и сидеть дома было скучно. Не очень-то большая радость слушать, как пищат и бегают в столовой вокруг елки Милка и ломановский Мишка! Хорошо бы пойти к Сереже, да тот ушел к себе в ремесленное. Поэтому приходу Лешки Витька обрадовался, но напустил на себя еще больше разочарованности. Что он, маленький, — ходить на елку? Однако уговорить Витьку не стоило большого труда. В конце концов, почему он должен страдать? Сам он, разумеется, не получит удовольствия, но почему не доставить его приятелю, если он так просит? И Витька пошел, сохраняя выражение разочарованности, то есть насупливая брови и накопыливая пухлые губы, отчего лицо его становилось совсем детским, обиженно надутым. Поначалу он чувствовал себя неловко среди детдомовцев, но, увидев знакомых — Яшу, Киру, Митю, — повеселел, губы и брови его вернулись в нормальное положение. Время от времени он опять насупливался, вспомнив о своей неутешной печали, потом и вовсе забыл о ней.
Кира вбежала в комнату для занятий, где все толпились в ожидании, и крикнула, что уже можно идти.
В столовой горела только одна маленькая лампочка над входной дверью. Увешанная игрушками и флажками, елка была в полумраке скучной и мрачной. Возле стены, выгородив столами угол, стоял Митя. Из этого угла к потолку тянулись провода, на одном столе стоял какой-то черный аппарат и поблескивал стеклышком в короткой трубке. Притихшие, разочарованные унылым видом елки, галчата разместились вокруг нее, сзади них стали старшие.