— Rien n'est impossible pour mon amour. /Нет ничего невозможного для моей любви./
И Лесенька посмеивается:
— Нет ничего невозможного для денег твоего отца.
Она через стекло глядит на то, как Роберт застёгивает светлые запонки с фамильным гербом, расплываясь в улыбке, которая могла бы значить «Я люблю тебя», или «Конечно же я не думала, что кто-то смог бы заработать настоящее состояние углём и мастихином».
И это почти не меркантильно, потому что она же почти не знала, на что идёт, когда надевала кулон, когда кольцо.
— Cette performance est votre soliste petite amie russe, non? /В этом спектакле солирует твоя русская подруга, верно?/
Леся аккуратно кивает головой, чтобы не потревожить украшения, играющие в тёплом свете ламп в их гостиной от любого движения, и почти чувствует, что Роберт хотел бы спросить ещё что-то.
Вместо этого он говорит:
— Nous devrions nous dépêcher. Michelle attend déjà. /Нам стоит поспешить. Мишель уже ждёт./
И она кивает.
Мишель — вроде как её новый друг.
Он немногословный, может лишь проблеять какое-нибудь скомканное «Да, мадам», но не потому, что не знает, что сказать. И в этом вся прелесть.
— Мишенька, вези нас в театр! — говорит Леся, стоит её пассажирской двери открыться — спасибо Роберту, его галантности и педантичному французскому воспитанию. — Только посмотри на меня. Всё лучше этих уродливых балетных пачек, но ты только взгляни на этот корсет. Если интересно, он расшит настоящими камнями.
И Мишель поднимает голову от руля, в зеркале заднего вида встречаясь с горящими удовлетворённым предвкушением глазами, и говорит:
— Да, мадам. Очень красиво.
И вся прелесть в том, что ему есть, что сказать. Но вместо этого он медленно выжимает газ.
Воздух, перепачканный какой-то мирской суетой, бьётся в блестящее лобовое стекло, и Леся смотрит, как пролетают мимо фонари; будто в длинном коридоре пустого света, где каждый метр отдаляет её от прошлого.
Через два поворота она находит свою голову на плече Роберта, и серебро её прекрасных украшений ягодной росой рассыпано по воротнику его пиджака — Леся не может так скосить глаза, но чувствует это сильнее, чем горечь обиды. В конце концов, семена всегда горше плодов; ветви, тянущие её к солнцу, рождают бутоны, раскрывающиеся в тихое:
— Ты ведь любишь меня?
И непонятно.
Мишель — милый Мишенька — нервно сжимает тонкий руль, и глазками быстро стреляет в зеркало.
Роберт — милый Роберт — смотрит в тёмную впадину окна, пытаясь впитать и запомнить это призрачное, тихое тепло.
Но ведь Лесе никто не нужен.
Никто.
Лишь коридор света отделяет её от горящего будущего, видящегося в каждом бездумном огоньке.
Она говорит:
— Это правда. Ты любишь меня.
И перед глазами ей видится лишь вечерний Париж, а потом она поднимает взгляд на зеркало заднего вида, и света хватает лишь на грубые тени, на отблески города, играющие в святых и грешных ресницах.
Ей так хорошо, она почти смеётся, когда говорит:
— А я себя ненавижу.
Когда улыбается своими острыми зубами и говорит:
— Подари мне всю свою любовь. Я не знаю, сколько ещё выдержу без неё. Что выдержу. Люби меня безусловно, как мать своё безгрешное, пустое дитя. Люби, и я сгорю в огне твоей любви, и посчитаю это лучшей смертью. Люби меня.
В конце концов, когда машина останавливается, Лесенька выходит на свет немного растрёпанной и жалкой, будто Дева Мария, встретившая воскресешие сына, как своё.
И это — её самое прекрасное, самое нежное лицо.
Потому что его выражение похоже на счастье.
Обрывками, клочками — Леся существует лишь в том моменте, в том куцем отрезке времени, когда кто-то целует её тонкую светлую руку, и monsieur Гюстав смотрит на неё через несколько рядов своим тяжёлым, душным взглядом, едва заметно кивая; Леся смотрит на него несколько секунд, а потом вдруг быстро моргает и бросает бездумно, возвращаясь:
— Oui, monsieur Gremale. Je suis content que nous ayons rencontré maintenant. Mais où est ta femme? /Да, месье Грималь. Я очень рада, что мы встретились сейчас. Но где же ваша жена?/
И monsieur Гремаль улыбается в свои жидкие усы, и руки у него неприятно-влажные. Он слегка кивает лестницу, ведущую в общий коридор, и говорит:
— Oh, elle a déménagé pour poudrer le nez. Vous, les femmes, êtes accro au look parfait. /О, она пошла припудрить носик. Вы, женщины, зависимы от того, чтобы выглядеть идеально./
Лесенька улыбается:
— Non. Nous ne sommes pas des femmes. Nous sommes l'idéal. /Нет. Мы не женщины. Мы и есть идеал./
Ещё ощущая его бестактные губы на своей молочной коже, Леся садится на своё место, откуда сцену видно идеально, и на её губах стоит шлейф эфирных, пряных поцелуев.