По правде, жена monsieur Гремаля ей совсем не нравится.
Шарлотта шумная, излишне приветливая, а брови у неё всегда изогнуты таким образом, будто она кого-то пристыжает.
Но когда Шарлотта возвращается — Лесенька радушно обнимает её покатые плечи, наигранно радуясь тому, что мужчины позволили им сесть вместе. С этого момента пытается отвернуться. Благо, через несколько минут и рассказ об их бедной больной собаке — английский пудель с катарактой, умора, о которой Шарлотта говорит при каждой возможности — свет гаснет.
Начинается музыка.
Она тихой трелью затапливает зал, и скоро малейшие разговоры безжизненно утопают под её елейным натиском, пока люстра не заблестит в свете софитов.
В первых лучах появляются балерины.
И Лесеньку почти тошнит, потому что все они очень, очень красивые.
Их светлые пачки похожи на марево, которое застилает глаза, когда смотришь на солнце слишком долго.
И, в сущности, так и есть.
Спешным ручейком кордебалет выплывает на сцену, и кажутся они растерянными нимфами, скованными лёгкой неловкостью, дарующей особое очарование.
Над ухом Шарлотта шепчет:
— Avez-vous lu le livret? C'est la concubine du roi de la forêt. Ils personnifient les charmes de la forêt. Le bruit des arbres, le chant des oiseaux, la lumière de la lune, jouent à la surface du lac. /Ты читала либретто? Это — наложницы лесного короля. Они как бы олицетворяют прелести леса. Шум деревьев, пение птиц, свет луны, отражающийся в глади озера./
Но, как бы Лесе не хотелось удивиться, она знает.
Будто что-то изнутри подсказывает, ведёт трепещущим взглядом по тонким переплетённым рукам.
Леся чувствует, что происходит магия; она не помнит, чем кабриоль отличается от фуэте, но чувствует, как её глаза застилает пелена слёз — по чему-то, чего она никогда не испытывала, но по чему так тяжело скучает.
На сцену с музыкальным грохотом вылетает нечто; безобразное, склоняющееся к полу под тяжестью горба, грязное.
Нимфы разлетаются с ужасом, быстро перебирая своими волшебными ногами.
Шарлотта говорит:
— Voyez-vous cette personne? C'est le roi de la forêt. Il est embourbé dans la vie oisive, le vin et la satisfaction de ses caprices. /Ты видишь этого человека? Это король леса. Он погружен в праздную жизнь, вино и удовлетворение своих прихотей./
И Лесе хочется, очень хочется кивнуть, потому что девушки всем телом показывают отвращение, по немому приказу возвращаясь в неприятные лапы.
И даже музыка становится грубее; будто пародийный вальс, она гонит девушек в смешливый хоровод, в бессильный пляс, лишая возможности разорвать порочный круг.
Изо дня в день.
— Le roi est vieux et stupide. Il veut jeter un sort sur la forêt afin que personne ne puisse venir sauver ses concubines. Il veut que personne d'autre ne voie sa forêt. /Король стар и глуп. Он хочет наложить заклинание на лес, чтобы никто не смог спасти его наложниц. Он хочет, чтобы больше никто не смог увидеть его лес./
Да.
Так и есть, боже, это ведь правда.
У Лесеньки нет сил, чтобы вымолвить хоть слово, потому что сама она — на сцене.
И почти падает от облегчения, почти плачет, когда король срывается к центру, вытащив одну из нимф — свободного чувства, рождённого последними закатными лучами, затерянными в траве.
И остальные бросаются по сторонам, остальные умирают, пока горбатый, уродливый король кружит неловкую нимфу, полную жертвенной невесомости, и уносит её в чащу.
И остальные бросаются к центру, заключаясь в бессильные объятия.
Шарлотта чуть понижает голос и говорит совсем близко:
— Vous savez que ce monstre est la première du théâtre. Je ne sais pas, mais sans maquillage, je me serais enfui avec lui. /Ты знаешь, этот уродец — премьер театра. Не знаю, но без грима я и сама бы с ним сбежала./
И Лесенька удивляется: какой грим?!
Вот ведь он, был прямо перед глазами; и такой, как и всегда.
Роберт рядом и зачем-то сжимает её оторопевшую руку.
Наверное, это потому, что у неё в глазах — осознание. Она знает, что будет дальше.
Она всегда знала; будто родилась с этим, издала первый крик, и криком этим был смех.
Король возвращается, но девушки слишком устали прислуживать, но больше — устали бояться. Они есть красота, а красота не может быть на цепи.
Мелодия меняется, она оплакивает их невинность, их юность, проведённую в заточении, и воспевает смелость поднявших головы. Она не движет ими, но покорно следует по пятам. Единой волной нимфы творят своё колдовство, и это — тоже сила.
На мгновения мир погружается во мрак, а когда выныривает, когда все открывают глаза… О, боже.
Святая спасительница, боже, боже.
Элечка.
Лесенька даже не видит, что на ней, но чувствует это la piété — любовь, набожность, почитание, сопряженное с глубокой, тянущей раной.