Горгулья
На грубом деревянном столе, вытесанном из ольхи, высокое пламя тянулось от огарка восковой свечи. Оно потрескивало и искрилось, когда пыль и шерсть опускалась на фитиль. За столом сидела женщина, перебирающая шерсть на пошив ткани. Пух поднимался в воздух каждый раз, когда она небрежно набивала полотняный мешок, перевязывая его льняной нитью. Огонь в печи пощелкивал, железная заслонка была отворена настежь и пламя облизывало тенями брусья стен. За окном опускалась ночь, уже серая и промозглая, затянутая грозовыми облаками, но обездвиженная, оцепенев в ожидании ливня. Деревенские дома укутались в тяжелые сумерки и застыли с горящими глазницами окон, безмолвно замерев. Эти хижины расположились по обочинам песчаной дороги, окруженные лесом с одной стороны, рвом, опоясывающим воздвигнутый за укрепленными стенами город, с другой, и обширными лугами, окруженными лесами, по которым бежала дорога, прыгающая по холмистой местности. Вытесненные за городские ворота, лишенные защиты стен, оставленные на произвол судьбы и под присмотром зевающих солдат, засевших в сторожевой башне, играющих в кости и карты, и лениво посапывающих в углах. За рвом же тянулся ряд зубчатых стен за которыми вздымали острые, треугольные крыши, округлые башни и церковные кресты. В сей час колокола угольно-серой часовни, расположившейся недалеко от торговых площадей при городских воротах, разносили тихий, монотонный звон, а им, где-то из глубины городских крыш, вторили остальные. Мост был опущен через ров, ворота подняты, и тихий ветер, проснувшийся у самой почвы, мотал песок по доскам.
В это время грубая, рубленная дверь в хижину отворилась и в помещение вошел мужчина, скидывающий со спины тюфяк и льняной мешок. Он снял шерстяную накидку, повесил на железный крюк и подошел к печи. Зачерпывая поварешкой суп из чугунного горшка, он пыхтел, отдуваясь. Его соломенные волосы посерели от возраста и пыльной дороги, лицо костистое и жилистое, он уселся за стол рядом с женщиной, приходившейся ему дочерью, и хлебал дымящийся суп, заедая серым хлебом. Они размеренно сидели за вечерними делами, когда первые раскаты грома пронеслись вдалеке, подбираясь поближе. Когда же непогода добралась до деревни, разразившись грохотом над крышами, жильцы укладывались в постель, подоткнув стеганные одела и размяв гусиные перьевые подушки.
Мужчина глубоко храпел, пока женщина устраивалась на льняных простынях. Только успев прикорнуть, как раскат грома выстрелил над хижиной, заставив содрогнуться посуду в буфете и затрещать стены, соломенная крыша лопнула над головой и холодный ветер рванул остатки сухой травы в комнату. Крыша косилась и развалилась надвое, ее куски вылетали из под крючковатых, птичьих лап, выворачивающих траву и разваливающих стены. Под тяжелыми серыми крыльями пламя, поднятое ветром, вырвалось из печи и стремительно расползалось по дощечкам пола, облизывая мебель и набитые пухом мешки, которые в мгновение вспыхивали. Существо выворачивало балки и переламывало их надвое. Брусья летели вниз, едкий дым, пожирающий дом, заволок воздух, поднимаясь черным стягом. Создание издавало яростный, скрежещущий визг.
От треска, заполонившего слух, женщина вскочила с кровати, прижимаясь к стене, дым застилал и резал глаза, гарь опускалась в легкие с каждым вдохом. Она пыталась найти взглядом отца, мирно уснувшего возле стены в другой части единственной комнаты, но раскаты грома, треск и пелена огня мешали и не давали ни развернуться, ни понять что-либо. Она слышала скрежет металл, пока огонь трещал на столе, окрики и зычные голоса, шорох соломы и звонкий свист. Крыша окончательно обрушилась вниз, вместе с покосившейся стеной, черное небо нависло свинцовым покрывало и сорвалось проливным дождем. Гарь стояла в носу, пожар, облизывающий солому у ее ног боролся с жирными потоками воды. Она подняла голову к существу, рвущему остатки ее дома, обжигающего потоками воздуха, несущимися от крыльев. Оно зависло над ее головой, почти касаясь когтистыми, морщинистыми лапами, его рубиновые, точно пылающие глаза устремились на женщину, и она провалилась в глубокое забытье с единственной сознательной мыслью: «Горгулья».
Очнулась она в доме местной знахарки, которая склонилась над женщиной, натирая ее грубой тряпкой, пропитанной травным наваром. Пахло горькой полынью, в отдалении слышался приглушенный колокольный звон. Пожилая женщина с обвислыми щеками и дряблым подбородком, сплошь покрытая глубокими морщинами, ловко обтирала кожу, нашептывая слова молитвы. Она усердно терла пальцы ног и пятки, когда заметила широко раскрытые глаза на бледном, осунувшемся лице, пристально следящие за ней, но совершенно отрешенные.