Из всех монахинь в Энгельтале я единственная не сама приняла решение поступить в монастырь. Пусть даже другие монахини приезжали сюда совсем девочками — они все равно знали жизнь вне монастырских стен; они успели пожить в миру и понимали, от чего отказываются, становясь монахинями. У меня же этой возможности никогда не было. Итак, если бы я покинула Энгельталь вместе с тобой, а потом вернулась, моя духовная жизнь обрела бы новый смысл. Наконец, это был бы мой собственный выбор, а не решение родителей, просто подбросивших меня к воротам. Чтобы понять, что судьба моя ждет меня в монастыре, я просто-таки должна была его покинуть.
Мы прошли почти целую лигу, ты явно устал — ведь ты был сильно изранен и мало двигался в последнее время, — однако не хотел показывать малейшей слабости: наверное, пытался убедить то ли себя, то ли меня, что справишься. Впрочем, первому пришлось остановиться отцу Сандеру — он слишком устал и не мог идти дальше в силу преклонного возраста. Он схватил тебя за руку и велел любить меня как следует, а потом отвел меня в сторонку, чтобы переговорить наедине.
Из-под плювиаля отец Сандер выудил шнурок и сунул мне в ладошку. На шнурке была подвеска — наконечник стрелы, извлеченной из книжки «Ад». Отец Сандер сказал:
— Я выполнил твою просьбу, сестра Марианн, и освятил его.
Я бросилась благодарить, однако, отец Сандер жестом пресек мои излияния.
— У меня есть для тебя еще кое-что. — Он снова порылся в складках плаща и достал какие-то бумаги. — Матушка Кристина не слепа и не глупа. Она не верила, что ты и вправду уйдешь, однако предвидела такую возможность. И попросила, чтобы я держал это у себя, просто на всякий случай.
Отец Сандер протянул мне две записки, оставленные моими родителями в корзинке. В них, на латыни и по-немецки, были слова, явившиеся вместе со мной в Энгельталь: «Этот ребенок, десятый младенец из хорошей семьи, избран в дар Спасителю нашему Иисусу Христу и монастырю Энгельталь. Поступайте с ним по воле Господа».
И тогда уж, в первый раз с момента, когда приняла решение уйти, я расплакалась. Меня охватили сомнения, и я спросила отца Сандера, верит ли он в правильность моего выбора.
— Марианн, моя любимая малышка, — ответил он. — Если ты в таком вопросе не послушаешься собственного сердца, то будешь жалеть до конца жизни! В это я твердо верю!
Глава 16
Было позднее утро. Мне выдалось полдня в одиночестве — Марианн Энгел ушла за покупками, — и я решил провести время с «Gnaden-vita» Сандера. Я читал на кухне, как вдруг услышал шаги у главного входа в крепость — шаги, напомнившие поступь носорожихи в поисках своего детеныша.
— Марианн? — Женский голос выпалил три слога, точно выстрелил три пули.
Обладательница голоса показалась в дверном проеме, но при виде меня резко отшатнулась.
— Он — это ты? Боже правый! Все еще хуже, чем я думала!
Низкого роста, но этак по-наполеоновски: коротышка тянется вверх, пытаясь казаться выше. Полная, словно шарик с водой, плоть не дряблая, а округло-упругая, готовая в любой момент взорваться. Возраст… за пятьдесят? Сложно определить, но что-то вроде того. На слишком круглом лице не было морщин. Коротко стриженные волосы, слишком густо нарумяненные щеки; темный деловой костюм (белая рубашка топорщится); до блеска начищенные туфли; руки в боки. Вызывающий взгляд, словно напрашивающийся на ссору. Она воскликнула:
— До чего ж ты уродлив!
— А вы кто такая?
— Джек, — ответила она.
Наконец-то я встретил мужчину, которого так боялся, а вышло, что это женщина. Впрочем, не вполне: Джек Мередит была какой-то пародией на женщину, сожалевшей, что она не мужчина.
— Вы агент Марианн, да?
— Из ее денег ты ни цента не получишь! — Джек одной рукой наливала себе кофе, а пальцем второй все время тыкала в мою сторону. — Она разрешила тебе тут жить?
Джек, очевидно, знала ответ, потому что не дала и рта раскрыть.
— Как она будет за тобой ухаживать? Вот что мне объясни!
— Я не нуждаюсь в уходе, — огрызнулся я. — И деньги ее меня не волнуют.
— А что тогда? Секс? — Слово это Джек выплюнула с таким отвращением, будто считала секс омерзительной сварой двух враждующих тел.
— У меня нет пениса.
— Ах, слава Богу, хоть за это! — Она обожглась кофе. — Ну и дела пошли…
Потом схватила охапку салфеток и принялась вытирать капли на подбородке, а сама все таращилась на меня с тревогой и любопытством.
— Ну ладно, что с тобой приключилось?
— Я обгорел.
— Это-то я и сама вижу; что я тебе, идиотка? — Джек скомкала салфетки, швырнула в мусорную корзину, но промахнулась и, злясь сама на себя за промах, с кряхтением подняла бумажный комок.
На сей раз попала.
— Обгорел, говоришь? Какая, черт подери, жалость!
— Вы всегда входите в этот дом без стука?
— Я сюда хожу с тех пор, как ты еще на школьных дискотеках начал втихаря напиваться! — рявкнула Джек. — И мне не сильно нравится твое присутствие! Сигареты есть?
— Не курю.
Она направилась к столу, взяла оставленную Марианн Энгел пачку.
— Пожалуй, в твоем случае вполне разумно.
— Итак, вы агент Марианн?
Джек ведь в первый раз мне так и не ответила.
— И агент, и не только, мальчик-зайчик, так что берегись. — Джек глубоко затянулась и с самым обвиняющим видом ткнула в мою сторону сигаретой. — Это твое, как его там, житье здесь — чертовски дрянная затея! Я ее отговорю, ты, мелкое чудовище!
Может, вы догадываетесь, что Джек Мередит мне весьма понравилась. Во-первых, она единственная говорила достаточно громко и мне ни разу не пришлось переспрашивать. Вдобавок дело было в общей несоразмерности ее гигантской персоны: антропоморфная индейка, раскормленная и какая-то киношная. Впрочем, больше всего меня порадовал тот факт, что Джек не выказывала ни грамма набившего оскомину сострадания к несчастной жертве ожогов. Мы некоторое время пялились друг на друга. Джек катала сигарету между пальцами и злобно щурила глаза, а потом рявкнула:
— Ты чего уставился, чипс обгорелый?
* * *
Несколько дней спустя мы с Марианн Энгел сидели на заднем крыльце и ждали, когда грузовик привезет новые каменные глыбы; она рассказала, что поручила Джек открыть на мое имякредитную карту. Я заметил, что Джек вряд ли была в восторге, но Марианн Энгел ответила:
— Она сделает, как я говорю. Джек только лает, но не кусает.
А я знаю, что можно сделать с кредиткой.
Мы еще немного поболтали, а потом я задал вопрос, повисший после последнего ее рассказа о нас: мне хотелось знать, как выглядит плювиаль. Марианн Энгел объяснила, что это такой дождевик, вроде мантии, который носили священники, и что обычно плювиали украшались сценами из Нового Завета. Я спросил, были ли рисунки на дождевике отца Сандера. Она подтвердила.
— И я тебе расскажу какие, — игриво добавила она. — Потом, попозже!
Приехал грузовик; Марианн Энгел захлопала в ладоши, совсем как ребенок на празднике, и бросилась с огромным ключом к тяжелым подвальным дверям. Уложила металлические полозья, по которым можно было вкатывать глыбы в дом. Я смотрел, как камни исчезают в проеме, и представлял себе изголодавшегося прихожанина, заглатывающего просвирки. Марианн Энгел отступила в сторону, умоляя грузчиков поосторожнее обращаться с ее друзьями. Грузчики смотрели на нее как на сумасшедшую, но продолжали носить камни. После их ухода Марианн Энгел сняла всю одежду и зажгла свечи. Поставила запись григорианских хоралов, растянулась на одной из новоприбывших каменных глыб и погрузилась в глубокую дрему до самого следующего утра.
Утром она с довольной улыбкой вошла в мою спальню исообщила, что получила чудесные указания, однако начнет работу только после того, как я приму ванну. Она принялась меня тереть, но явно без всякой охоты, а просто по обязанности — пальцы как будто окаменели. Едва покончив с делом, она поспешила в подвал, начать работу. Я устроился в гостиной, на среднем этаже дома, и хотел почитать, но слишком отвлекался на удары молотка. Тогда я поднялся в башню и попробовал найти себе другое занятие — смотреть кино, еще что-нибудь читать, дразнить Бугацу полотенцем, — но через несколько часов любопытство пересилило. Тихонько отворив дверь в подвал, я прокрался на несколько ступеней вниз и стал следить за Марианн Энгел.