— Да, это под Тесово-Нетыльским. Там мы и стояли, — сказал Гуляев, возвращая фотокарточку. — Это действительно была жопа мира.
— Для всех, мой друг. Для всех, — ответил Цвайгерт. — О, девочки!
Две невесть откуда взявшиеся полуголые девки в мехах и жемчугах, стройные, разукрашенные, сели по сторонам от Цвайгерта на стулья, оставленные лейтенантами. Захохотали, стали обнимать его, целовать в щеки и призывно поглядывать на власовцев.
— Герр майор, герр майор! — щебетали они. — Как давно вы у нас не были! Мы скучали, да-да, очень скучали!
Гуляев не видел их здесь раньше; говорили они, в отличие от остальных работниц, на чистейшем немецком, да и выглядели не в сравнение краше.
Цвайгерт сально усмехнулся, достал из кармана кителя несколько купюр, раздал девицам.
— Попозже, дорогие, попозже, — говорил он им, шмыгая носом. — И позовите потом подруг, моих друзей тоже не оставьте. Сегодня все для них! Сегодня они короли!
Гуляев завороженно смотрел на Цвайгерта — пьяного, под кокаином, в расстегнутом кителе, с двумя девицами — и поймал себя на чувстве зависти. Он хотел быть сейчас на его месте. Хотел быть таким же. Откуда у него столько денег?..
— Сегодня у вас будет королевский вечер и королевская ночь, — сказал майор, будто услышав его мысли. — Клянусь, вы в жизни такого не испытывали.
Девицы взяли деньги и ушли, помахав на прощание тонкими ручками всем троим.
Как только они исчезли, Гуляев понял, что опять не помнит, как они выглядели. Прямо как с теми лейтенантами. Да, красивые. Но как…
Власовцы переглянулись, подумав об одном и том же. Всем троим это уже казалось слишком странным. Но в следующие несколько секунд Цвайгерт усилил это ощущение до максимума.
— Грета! — Он хлопнул в ладоши. — Поднос!
Девушка по имени Грета (ее Гуляев тоже раньше не видел) тут же возникла за правым плечом Цвайгерта со сверкающим серебряным подносом, со звоном поставила его на стол.
Майор сунул ей в руку смятую купюру и извлек из кармана кителя плоскую жестяную баночку из-под помады для волос. Открыл ее одним движением, поставил на стол рядом с подносом.
Баночка оказалась наполненной белым порошком.
Не глядя на вытянувшиеся в удивлении лица собеседников, достал из кармана перочинный нож, высыпал порошок на поднос, принялся аккуратно ровнять четыре жирные полосы.
— Нет-нет, — замотал головой Бурматов. — Только не это.
Цвайгерт, не глядя, придвинул его порцию к своей.
— Я тоже, — сказал Фролов. — Спасибо, но…
Его порцию Цвайгерт тоже прибавил к своей. Получилась чудовищная доза, которая свалила бы с ног лошадь. Он с вызовом посмотрел на Гуляева.
Тот смутился.
— Я… Мне чуть поменьше.
Майор молча кивнул и отнял ножом часть дозы Ивана, тоже прибавил к своей. Свернул в трубочку купюру, протянул перед собой.
— Я выпью для храбрости, — сказал Гуляев и присосался к бутылке коньяка, точно как Цвайгерт.
Майор с одобрением ухмыльнулся. Фролов и Бурматов вернулись к водке.
Спустя десять минут к ним, взбодрившимся и веселым, подошел неприлично трезвый офицер, до того косо поглядывавший на всю компанию.
На власовцев он не смотрел, все его внимание теперь было приковано к Цвайгерту. В глазах читалась бычья ненависть.
Майор не удостоил его взглядом. Он чертил ножом новую порцию.
— Мы потеряли Ржев, — сказал офицер.
Цвайгерт не ответил.
— Мы потеряли Ржев, — офицер не унимался.
Цвайгерт поднял на него ополоумевший взгляд и улыбнулся во все зубы, будто не понимая, о чем речь, хотя он, очевидно, прекрасно все понял.
— Я знаю, — ответил он.
— Вы тут пьете, нюхаете, баб за сиськи дергаете. Сколько наших ребят полегло. Вы слышали про Ржев?
— Слышал, — сказал Цвайгерт и продолжил чертить дорожку.
Гуляев, Фролов и Бурматов притихли и решили не вмешиваться.
— Мало того, — продолжал офицер. — Вы тут пьете с ними. С этими свиньями.
Гуляев сжал зубы.
— С этим большевистским отродьем. Какого черта они вообще тут делают! Вы верите этим предателям? Вы с ними, значит, весело попиваете коньяк, пока наши ребята гибнут на фронтах? Скоты!
Цвайгерт не ответил.
Тогда офицер вдруг резко схватил край подноса и с лязгом опрокинул его на пол.
В воздухе поднялась белая пыль. Потом она медленно осела на столе, на кителе Цвайгерта и его фуражке.