И она опять терпела. Из последних сил тянулась, пока сына на ноги ставила. Вырастила. Стал Шакал готовить свадьбу ему. Как представил, сколько израсходовать придется, совсем от жадности голову потерял. Сам высох и жену высушил. Только и слышно было, как он покрикивает на нее да попрекает:
— И чего ты все жуешь и жуешь? И как в тебе столько еды помещается.
— Да ведь хочется. Изголодалась я, — начнет она, бывало, жаловаться, а он прицыкнет на нее, зубами для острастки прискрипнет. Скажет:
— Мне разве не хочется? Да я креплюсь. Соберутся гости на свадьбу, чем я их угощать буду? Ты об этом подумала? Конечно, зачем тебе думать. С тебя спрос маленький: не ты — я хозяин, обо мне и говорить потом будут — не угостил.
А за неделю до свадьбы сказал Шакал жене своей:
— Ну, жена, в воскресенье отделим сына, и конец нашим мукам. Только ты уж эту неделю не ешь совсем, поэкономить нужно немножко. В воскресенье за все сразу и наешься.
А жена его уж так обессилела, что и слова сказать
не может. Только глядит на него поблекшими глазами да вздыхает тяжело.
Быстро в хлопотах для Шакала пролетела неделя. Собрались к нему гости. Усадил он за стол их, ложки раздавать начал. Всем раздал, к жене повернулся.
— А тебе, — говорит, — жена, не хватило ложки. Но ты — хозяйка, ты и так посидишь.
Смотрит, а ее и нет за столом. _
— Где это она? — забеспокоился Шакал и подумал: «Уж не в кладовой ли, не запасы ли мои поедает, бесстыжая...»
А запасов разных у Шакала в закромах было столько, что за зиму не поесть. Кинулся он к ним — целы они, только плесенью покрылись. Запасы целы, а жены нет возле них. Шакал в спальню — наверное, спит-
лежит, постель мнет. Уж она такая у него не бережливая.
И точно: в спальне была жена. Только не живая уже, мертвая. Всю жизнь в голоде жила и на свадьбе сына не пришлось досыта наесться, не дотянула.
Всплеснул Шакал лапами:
— Горе-то какое!..
Но тут же просиял весь радостью:
— Хорошо, — говорит, — что она сегодня умерла: заодно уж вместе со свадьбой и поминки справлю. Дважды не расходоваться.
И пошел к гостям радостный.
ЯШКИН ГОРБ
Жил в бобровой запруде бобер Яшка. И такой ли
он был завистник, ну всему завидовал. Придет к соседу и начинает губами чмокать:
— Ишь, шубка у тебя мягкая какая. С искоркой. Мне бы такую. Я бы, знаешь, как берег ее.
Посидит, повздыхает и к другому соседу отправляется. И тому завидует:
— Ишь, жена у тебя красивая какая. Сероглазая. Мне бы такую. Я бы, знаешь, как любил ее.
Даже у одного бобра плешинку увидел, позавидовал :
— Ишь, плешинка у тебя какая, вроде и небольшая, а заметная. Мне бы такую. Я бы так и поглаживал ее.
Вот он был какой, бобер Яшка. И вот как-то осенью валили бобры осинки в лесу да сплавляли их к домикам своим. И задела осинка бобра одного, набила ему на лбу шишку.
Окружили его товарищи, сочувствуют. И бобер Яшка прибежал. Увидел шишку у товарища и задрожал от зависти: ему бы такую! Все бы тогда глядели на него и говорили — вот это да!
И когда падала очередная осинка, взял Яшка да и подвинулся под нее, будто нечаянно. Стукнула она его по спине. И вырос у бобра горб.
И ходит Яшка горбатеньким теперь и не понимает: почему никто не завидует его горбу. Он же у него такой заметный — во всю спину. Уди-ви-тель-но.
НЕ СМЕШНО
Пришла к медведю Спиридону медведица Авдотья и говорит:
— У соседки у моей, Матрены, была сейчас.
— Ну и как она там?
— В постели лежит.
— Что так?
— Почесаться вздумала о сосну, а сосна старая попалась и свалилась на нее.
Так медведь Спиридон и покатился со смеху:
— Ха-ха-ха! Сосна?
— Сосна.
— Упала?
— Упала.
— Ха-ха-ха! Смешно как. И ударила?
— Ударила.
— Крепко?
— В постели лежит.
— Ха-ха-ха! Смешно как. И надолго слегла?
— Надолго, — отвечает медведица.
— На неделю?
— Что ты, месяца на три!
— Вот это почесалась. Ха-ха-ха! Смешно как. Будет в следующий раз знать, как о старые деревья чесаться.
Насмеялся медведь Спиридон до слез, а потом и спрашивает:
— Но ведь у нее вроде дети есть?