Всю зиму муж маленькой Овсянки носил серенький костюмчик и ничем не отличался от воробья, а как почувствовал, что солнца над землей стало больше и в небе прибавилось сини, надел весенний желтенький костюмчик. И теперь с утра до вечера распет вал он в саду песни и больше не был похож на воробья.
Один раз сидит он и слышит: говорит дедушка Василий своему соседу дедушке Григорию:
— Трясогузка прилетела. Гляди, сегодня лед на речке взломает.
Дедушка сказал, а муж маленькой Овсянки запомнил. И захотелось ему посмотреть, как Трясогузка будет лед ломать. Прилетел он к речке, смотрит, а Трясогузка уж там. Бегает по берегу и кричит:
— Цви-цви! Цви-цви!
Побегала она немножко, покричала, и взломался на речке лед. Полезли друг на дружку чумазые льдины, показалась вода, а Трясогузка все бегала и кричала:
— Цви-цви! Цви-цви!
«Это у нее, наверное, волшебное слово», — подумал муж маленькой Овсянки и спросил:
— И как тебе, Трясогузка, удается такой толстый лед взломать?
— А я и не взламываю его вовсе. Я сама прибежала посмотреть, как он взламывается.
— Не может быть. Я же сам слышал, как дедушка Василий говорил о тебе, что ты прилетела и будешь сегодня хвостом лед разбивать на речке.
— Да это у стариков поговорка такая. Приметили они, что с моим прилетом лед взламывается на речке, вот и говорят так, а от меня ничего не зависит, все это от солнышка,
— А от меня зависит, — сказал муж маленькой Овсянки. — Переоделся я, сменил серенький костюмчик на желтый, и весна началась. Спроси вон у жены.
И Овсянка подтвердила:
— Правда. Все зима, зима была, а он переоделся, и стало тепло. Костюмчик у него волшебный.
Слушала их Трясогузка и улыбалась: «Ну и что же. Пусть думают, что это они миру весну дают, что стоит им только переодеться и на земле становится сразу и больше тепла и больше света».
ОТЧЕГО БУГОРОК РАССЫПАЛСЯ
Светился красками на дне моря коралловый Бугорок. Стоял и стоял. И думал простоять еще долго: сто лет, а может, и больше. И вот как-то полз мимо него морской Еж. Остановился:
— Ну-ка, — говорит, — я проверю, крепкий он или не крепкий.
И просверлил в Бугорке дырку от одного конца до другого. Сказал:
— Есть в нем крепость, но я покрепче, раз сквозь него прошел.
И пополз дальше. А возле Бугорка водоросль повисла. Ей тоже захотелось узнать, есть в коралловом
Бугорке крепость или нет. Просверлила она в нем дырку сверху донизу. Сказала:
— Ничего, за себя постоять может. Но со мной
ему нелегко тягаться: мой корень насквозь его пронзил.
— Это о ком ты? — спросила Губка. — О коралловом Бугорке, что ль? Ну-ка я на нем свою силу попробую.
Приклеилась к Бугорку и начала врастать в него. Вросла. И тоже сказала:
— Верно, крепкий, но я покрепче, как видите.
И никто с ней спорить не стал, но голос ее услышал Моллюск-Камнеточец.
— Кого это, — говорит, — ты тут крепким величаешь? Больно я с крепкими встречаться люблю.
Подплыл, смотрит — Бугорок коралловый. «Ага,— думает, — вот это кто. Ну что ж, испробуем сейчас его крепость, поточим». Точил, точил, выточил дыру. Сказал :
— Точно, есть в нем крепость. Правда, не такая, чтобы я с ней не сладил, но — есть.
И поплыл себе дальше. А Бугорок стоять остался. Стоял, стоял и вдруг рассыпался. Колыхнулась поблизости вода, и Бугорок развалился. И удивились все: и морской Еж, и Водоросль, и Губка, и Моллюск- Камнеточец:
— Что это с ним случилось? Он же был крепкий. Мы проверяли — крепкий был.
Долго удивлялись и ахали, но так и не догадались, отчего же Бугорок рассыпался.
КУДА МОТЫЛЬ ДЕЛСЯ
Весной, когда зазеленело все вокруг и запестрело цветами, появился в пруду красный червячок. Ползал он по дну, копался в иле, добывал себе пищу и говорил всем:
— Зовут меня — Мотыль.
Его и не спрашивал никто. Да и кто его будет спрашивать, кому он нужен. Копается себе в иле, ну и пусть копается. А он все равно говорил всем:
— Я — Мотыль.
И вскоре все в пруду знали, как его зовут. И когда видели, как ползет он, красненький, по дну, говорили:
— Мотыль опять поохотиться вышел.
И немножко всем смешно становилось: ну какая там у Мотыля охота — возится себе в иле, подбирает что-то. И так все к нему привыкли, что уж вроде без Мотыля и пруд не пруд.