Произошло это так: из только что полученной почты мне дали несколько писем, предложили отобрать два, подготовить их к печати, а на остальные дать письменные ответы.
Я трудился целый день. Хоть лопни, но больше одной статейки, подписанной «рабкор» (рабочий корреспондент) мне не удалось подготовить. Хочешь почерпнуть что-то дельное, выудить важное, а натыкаешься на пустые слова. Использовать нечего.
А теперь послушайте, чем это кончилось. Статейку «рабкора», которую я подготовил для отдела «Город, местечко и деревня», заведующий отделом Авром Киржниц забраковал. Стал мне объяснять, почему она не годится для публикации, и напомнил, что я должен был не только отобрать материал, но и подготовить его к печати.
Киржниц был большой знаток библиотековедения. В свое время он редактировал журнал «Еврейский библиотекарь» и карманное издание на эту тему. Не знаю, как к кому, но ко мне он относился очень хорошо. Верил, что рано или поздно меня примут на работу в газету «Дер эмес». Пока что посоветовал встретиться с заведующим еврейской библиотекой. Он с ним переговорил обо мне, и, пожалуйста, заведующему нужен как раз такой, как я.
Киржница я послушался. Заведующий библиотекой, Резник, встретил меня так, словно всю жизнь ждал. Мне понравилось все, но зарплата… Работники библиотек и музеев в Советском Союзе получали жалкие гроши, а мне надо было не только кормить себя, но и немало платить за крышу над головой.
— Все будет хорошо, — поддержал меня Киржниц, — с нашим идишем мы не пропадем. Богачами не будем, но и с голоду не помрем.
И он придумал выход.
В редакцию, а чаще в издательство «Дер эмес», которое находилось в том же здании, что и газета, по адресу Ставропольский переулок, дом 1, часто захаживал пожилой искусствовед, импозантный мужчина, всегда хорошо одетый. Он сразу открывал свой глянцевый портфель и доставал какой-нибудь русский журнал, в котором под заголовком «Искусство в массы» был опубликован его очередной материал. Такие журналы, как «Работница» или «Крестьянка», выходили огромными тиражами, и там платили большие гонорары.
Этот искусствовед очень хотел издать в издательстве «Дер эмес» книгу о русских евреях в изобразительном искусстве, начиная с народных мастеров и вплоть до современных художников Натана Альтмана, Давида Штернберга, Марка Шагала, Элиэзера Лисицкого. Он был уверен, что знает идиш, но произнести нужное слово надлежащим образом ему удавалось редко.
Между прочим, по-русски он писал бисерным, но разборчивым почерком, зато на идише — сплошные каракули, никак не прочесть. О том, что он ищет переводчика, знал только один человек. Оплата должна была быть почасовая. Назначенное вознаграждение выглядело привлекательно, и для этой работы ему рекомендовали меня.
Как мы и договорились, я пришел в десять часов утра, то есть довольно рано. По сравнению с моей «дачей» (обыкновенным огородным домиком), где я ночевал, квартира искусствоведа казалась дворцом. На стенах — картины, на полах — дорогие ковры. Хозяин в длинном стеганом халате, очевидно, только что приступил к завтраку. Меня он спросил:
— Вы, разумеется, эту процедуру, — он показал на вилку и нож, — уже проделали?
Что я мог ему ответить? Подтвердил, что да, проделал.
Рядом с его кабинетом была небольшая комнатка. Там стояли две табуретки, стол, на котором лежала напечатанная на пишущей машинке рукопись на русском языке, чистая бумага, чернила и ручка. Еврейскому языку здесь явно было неуютно. Я сел, куда он мне указал. Уже с первых строк было очевидно, что речь идет о русской реалистической живописи, о передвижниках: Репине, Перове, Сурикове. Неужели он собирается такой материал включить в книгу «Евреи в изобразительном искусстве»? Я не удержался и, мешая хозяину пить кофе, спросил:
— Вы хотите, чтобы я начал с этого?
Мой вопрос ему не понравился, хотя он ответил спокойным тоном:
— Все, что требуется, я вам приготовил. Даже стакан воды.
Я подумал: куда я лезу? Не я автор, не я плачу. Делай, что тебе велят, и держи язык за зубами.
Моему работодателю не дали доесть завтрак. Зазвонил телефон. Его упрекали в каком-то грехе. Кажется, речь шла о «придворном художнике» Исааке Бродском. Искусствовед оправдывался, но это не помогало. Он быстро оделся, схватил свой портфель и убежал.
В течение всего дня занимавшаяся уборкой квартиры женщина по телефону отвечала:
— Да, Александр Борисович работает. Работает. Нет, нет.
Чего нет, кого нет, я не понял. После одного такого телефонного разговора она забрала со стола, за которым я сидел и работал, стакан и налила в него свежей воды.