Дарья не двинулась с места. Стояла у него на пути.
Савелий Трофимович! Две версты поскотины… да в столбы… Мне без лошади, без мужика и в десять. лет не загородить.
Черных решительно завертел головой.
К зиме, баба, к зиме загородить чтобы. А как ты бу-
дешь городить, я не знаю.
Дарья поняла: гору руками не сдвинешь, дерево словами пе убедишь.
Для Петрухи поскотину городить я не стану! — выкрикнула она.
Из горницы выставилась голова жены Черных.
Цыц, баба! — зыкнул на Дарью Черных. — Как это ты не будешь? А не будешь — с нашей земли прочь убирайся!
Не уйду! Не ваша земля, — еще звонче выкрикнула Дарья. — моя земля! Своими руками, потом, кровью я у леса ее отняла. Вот они, мозоли, до сих пор еще ие сошли. Спину надсадила, может, до гроба останусь уродом. Огорожу свою землю, а для Петрухи городить я не стану!
А-га! Ты так разговариваешь? Вон с земли! — загремел Черных, размахивая руками. — Ее земля! Да кто ты в нашем обшшестве! Пришей кобыле хвост!..
Не я, так Еремей, — ему земля полагается.
Полагается тому, кто решения обшшества выполняет.
Да ведь это Петруха, Петруха придумал все! — словно стучась в глухую дверь, выкрикивала Дарья. — Почему один человек…
Стой, баба! — остановил ее Черных. — Ты грязь на человека не лей. Кто придумал — не твое дело. А решило обшшество. Ему покорись. Петр Иннокентьевич, что наложило на него обшшество, без слова принял. Всякой пай — мужская душа. А на чужом дворе считать достатки — худое это дело, баба.
А. посчитают когда-нибудь! — с угрозой сказала Дарья. — Век так не будет.
Черных отшатнулся. Потом медленно заложил руки за спину. Сощурил глаза.
Ага, прорвало тебя, баба! Стало быть, правду про твоего Еремея рассказывают, что из смутьянов он. Так ты запомни: в нашем крестьянском обшшестве нам смутьянов не нужно. Худую траву из поля вон. — Он высвободил правую руку и показал, как вырывают из поля худую траву. — Обшшество пожалело вас, дозволило на доргипские земли пустить: живите, обязанности свои выполняйте. Будете смуту поднимать, не подчиняться — выметайтесь вон отсюда. Здесь земли не ваши, старожильческие. Вы ступайте к своим самоходам, подыхайте вместе с ними с голоду… Это последнее мое тебе слово. Против обшшества я никуда.
Да кто же это общество? — в отчаянии спросила Дарья. Говори не говори — стену лбом не прошибешь.
А теперь хочешь — ступай домой, хочешь — стой здесь. Говорить с тобой больше мне недосуг, — сухо сказал Черных.
Дарья шла домой, кусая губы, чтобы не разрыдаться. Она искала выхода — и не находила. Вот так, ей рассказывали, казнят людей. Свяжут им руки за спиной, веревками спутают ноги, опустят колпак на лицо, чтобы даже не крикнул, и набросят смертную петлю на шею. И никуда, никак не уйдешь. Так и тут. Нет тебе никакого выхода… Уйти с этой земли, потом и кровью политой? Куда? В город?.. Безногий муж, ребенок… Женщин на работу нигде не берут… Станешь с сумой скитаться по миру. Уйти на новосельческие земли? Уже бегут оттуда люди. Запугала тайга. Не взять, не взять ее, не одолеть голыми руками! На новосельческих землях тайга еще страшнее, чем осинники у Доргинской пади. А как досталась ей эта десятина? Конечно, были вначале и на новосельческих участках места получше — так давно их заняли, и тоже кто посильнее да побогаче. Ехали в Сибирь словно бы все равные — от безземелья российского бежали, а как сели на землю — и давай друг у друга из горла рвать, сильные на плечи слабым садиться. И вот, смотришь, правдами-неправдами кто завел себе двух лошадей — уже безлошадных в батраки к себе скликает. Он хозяин, на него работай… Нет, не легче бедняку и па новосельческих землях приходится. Но где же выход? Нет выхода… Городить для Петрухи поскотину? Да потом еще отгораживать и свою пашню? Две с половиной версты городить! Надо на себе наносить из лесу заплотника, наготовить полтысячи столбов, накопать под столбы ямок, загородить все. Нервный смех, встряхнул плечи Дарьи. Это все равно что велеть ей одной запрудить реку! И, значит, выхода нет никакого.
Еремей, встревоженный, встретил ее вопросом:
— Дашенька, где ты была? Исстрадался я. Сказать? Не сказать? Не скажешь сейчас — потом все