Ваня Мезенцев разыскал Петра Терешина.
— Ты собираешь? Наши? Сразу почему не сказал? Петр погладил ладонями свои широкие, квадратные плечи.
Нет, не я, — ответил он. — Это из буткинского кружка собирают. От них пошло.
Кто выступать будет?
Сам Буткин. И как представитель Сибирского союза.
А о чем?
Не знаю.
Нам идти?
Думаю, что да. Вечером с Васей Плотниковым посоветуемся.
А ты знаешь, что Вася хотел встретиться с Бутки-ным, а тот явочную квартиру переменил?
Знаю. Лавутин рассказывал.
Ну и как ты на это смотришь?
А вот разберемся, — ответил Петр. — Пусть еще Лавутин сходит к Мирвольскому.
Едва после перерыва началась работа, как Лавутин, неловко взмахнув кувалдой, сразу выпустил ее из рук и согнулся крючком.
Ох! — сказал он глухо, садясь на угол опечка. — Что такое? Словно оборвалось внутри.
Кузнец посмотрел на него сострадательно.
Ты бьешь всегда со всего маху. Растянулась жилка какая-нибудь. Посиди, отдышись.
Но легче Лавутину не стало. Кузнец сходил к мастеру, рассказал, что случилось с молотобойцем, и вернувшись, передал Лавутину разрешение уйти до конца дня с работы, а хочет — так показаться врачу.
13
Суббота всегда была особым днем в недельном календаре Алексея Антоновича. Она определяла, будет ли у него воскресенье совершенно свободным. В субботу он обходил палаты и осматривал тяжелобольных с особой тщательностью, чтобы знать твердо — до понедельника ничего тревожного не случится и, значит, можно будет уйти и за город. Прогулки в лесу были для него истинным наслаждением. Если же закрадывалось хотя малейшее сомнение, что здоровье больного может ухудшиться, Алексей Антонович мысленно зачеркивал воскресенье и обязательно с утра шел в больницу. В такие дни у него выкраивались свободными лишь часы амбулаторного приема, и он отдавал их чтению.
Вообще в последнее время Алексей Антонович читал очень много. Он исправно следил за всеми новинками медицинской литературы, разумеется, в пределах того, что удавалось достать в Шиверске или выписать по почте.
Беллетристику для него подбирала в городской библиотеке Ольга Петровна — вкусу матери Алексей Антонович доверял безоговорочно. А она, стремясь исправить ею же нанесенный ущерб в воспитании сына, приносила ему книги, которые способствовали бы укреплению воли, звали на борьбу, на подвиг.
Постоянно читал он теперь и нелегальную литературу. Иногда ее завозил Михаил, но он давно что-то не появлялся. Несколько раз приносил брошюрки Буткин, но книжки эти Алексея Антоновича не увлекли, показались очень скучными и по мысли непоследовательными. Буткин и просто заходил побеседовать. Однако Мирвольский встречами с ним всегда тяготился. Очень странная у него манера: то резко спорить со своим собеседником, то неожиданно соглашаться, хотя, казалось бы, точки зрения и не менялись. И все время настойчивое подчеркивание своего превосходства. Со странностями Буткина Алексей Антонович мирился только потому, что тот привозил ему письма от Анюты. Впрочем, в последнем из них, присланном по почте, намеками Анюта сообщила, что больше она по работе с Семеном Аристарховичем не связана, а поэтому и расспрашивать его Алексею Антоновичу о ней не следует. Случалось, что Лебедев для Буткина или Буткин для Лебедева оставляли у Мирвольского корреспонденцию. Ему был известен и адрес конспиративной квартиры Буткина в Шиверске, той, где, при надобности, с ним мог бы встретиться Лебедев или кто другой из подпольщиков, назвавший пароль. В каких отношениях в последнее время состоят Буткин и Михаил, Алексей Антонович точно не знал, но догадывался, что оба они представляют, очевидно, разные комитеты.
Однажды почтальон принес тяжелую заказную бандероль из Иркутска. Алексей Антонович распечатал ее: роскошно переплетенный том Стенли «Путешествие по Африке». Стал перелистывать и обнаружил, что вперемешку с листами Стенли здесь вклеены страницы из книги Ленина «Что делать?». Алексей Антонович прочитал их с особым вниманием, вдумываясь в каждую строчку. Адрес на бандероли был написан незнакомым почерком, а обратный адрес явно вымышлен. Но Алексей Антонович понял: от Лебедева. Он уже привык к тому, что на письмах, приходящих по почте от Лебедева или Анюты, всегда стояли самые нелепые обратные адреса — на случай, если письмо попадет в чужие руки. Из самих же писем только и можно было узнать: у Анюты — что она жива и здорова, а у Лебедева — что он намерен побывать в Шиверске. Приезжая сюда, он всегда заходил к Алексею Антоновичу, но соблюдал всяческую осторожность. И давно еще условленный между ними сигнал — герань на окне днем и метла в подворотне ночью — продолжал оставаться незыблемым, хотя в городе и все было спокойно.