Куда я напишу? — спросил Порфирий и повел головой в сторону Клавдеи. — Сколько раз она ходила к Кирееву, и тот всегда отвечает одно: «Не знаю где». Как отыщешь?
Твоя жена в Александровском централе.
В Александровском!.. — вскрикнула Клавдея и отшатнулась: в народе всегда говорили об этой крепости как о самом страшном, что есть в мире.
— В Александровском… — повторил и Порфирий. И как-то сразу все замолчали.
Чуть свет на заимку Порфирия прибежал Савва и принес — тревожную весть: арестованы Буткин и Ваня Мезенцев. Они попались в облаву.
18
Петруха приказал Володьке оседлать буланого жеребца. На нем Петруха обычно ездил только в город и по самым важным делам, а заодно чтобы и промять жеребца. Такого чистопородного коня не было ни у кого из богатеев во всей округе.
С порога Володька спросил хозяина:
А каким седлом?
Петруха стоял посреди горницы, празднично одетый, хотя день был будний, пощелкивая хлыстом по легким шевровым сапогам.
Монгольским.
Володька было рот разинул. Но тотчас же без слова юркнул в дверь. Он не привык переспрашивать хозяина. Этим седлом Петруха пользовался впервые, хотя купил его за большие деньги давно. Седло ему привезли из Монголии. Сделано оно было руками искусных мастеров и выложено все чеканным серебром.
Отдавая в свое время Володьке седло, чтобы тот снес его в амбар, Петруха не то шутя, не то серьезно сказал:
Этим седлом мне заседлаешь коня, когда себе невесту сватать поеду либо когда губернатор в гости к себе позовет.
Было чему теперь удивиться Володьке. Что же это, к губернатору в гости или за невестой? Пять лет прошло с тех пор, как умерла у Петрухи Зинка, а Петруха о новой женитьбе и не заикался. С девками часто потихоньку баловался, — так это что! Наутро встретит и не узнает ее. А уж сколько зажиточных мужиков мечтало выдать своих дочерей за него, породниться с Петрухой! О том, что он Зинку насмерть забил, не вспоминали. Что ж, что суров! Зато богатство у Петрухи прежнее или нынешнее — разве сравнишь? Ходит, ходит же какая-то красавица и не знает, что ей судьбой счастье написано.
Петруха выехал со двора и свернул не вправо, как обычно, к проезжей дороге, а налево, к предгорьям Саян.
Не горяча жеребца, он пустил его по полевой дорожке шагом. Петруха направлялся в город, но заодно, загнув крюк в несколько верст, он хотел осмотреть свои дальние пашни. День хороший, солнечный, и времени в запасе достаточно. По обе стороны дороги тянулись убранные поля. Еще кое-где стояли суслоны, а так весь хлеб был уже заскирдован, На жнивье паслись целые табуны смоляно-черных косачей. Когда Петруха проезжал под стоящими обочь дороги березами, ему на плечи падали золотые листья. Даль была прозрачно-голубой…
Но Петруха здесь не смотрел по сторонам. Попыхивая коротенькой трубкой и щурясь от дыма, попадавшего ему в глаза, он с удовольствием снова и снова вспоминал недавний свой разговор с Дарьей.
…Она пришла к нему на рассвете, когда Петруха только что встал с постели. Неумытый, со спутанными волосами, он вышел к ней в переднюю горницу. Сел на скамейку, привалясь спиной к крашеной переборке. Дарья стояла перед ним, высоко держа голову.
Поклониться тебе пришла, Петруха, — прежде чем успел он спросить, сказала она.
Знал, что придешь.
Только и я знать хочу: за что я тебе кланяться буду?
Поклонишься — прощу дерзкие слова твои, сердиться на тебя перестану. Попросишь чего — помогу.
Дарья отрицательно покачала головой.
Помощи твоей мне не надо. С меня не бери только, чего тебе не положено.
Петруха спросил ее снисходительно:
Про поскотину говоришь?
Про поскотину.
Загорожу сам всю поскотину. Кланяйся, синеглазая.
Слово свято?
Свято.
Дарья встала на колени, склонив голову.
Кланяюсь тебе, Петруха, — сдавленно выговорила она, — низко кланяюсь.
Петруха хохотал.
Ох, спина у тебя непокорная! Голову клонишь, а спину боишься согнуть. Кланяйся как следует, кланяйся! Гнись, гнись!
И Дарья лбом своим коснулась пола.
Ладно, вставай, синеглазая. Хорошо поклонилась. — Петруху так и тряс неудержимый смех. — А ведь поскотину я так и так сам загородил бы. Не кому другому, самому себе нужна.
Дарья поднялась. Лицо у нее было бледное. Рукой поискала, за что ухватиться.
Нелегко тебе поклон дался, — сказал Петруха, — а хорошо сделала. Не поклонись ты мне — с земли я согнал бы тебя.
Об этом сейчас и думал Петруха, сдерживая поводом срывающегося на рысь жеребца. Он сильнее щурил глаза, и ярче тогда всплывала в памяти стоящая перед ним на коленях Дарья с опущенной книзу головой. Вот она, гордость, которую заставили склониться богатство, власть… Хорошо быть человеком, который может заставить других — самых непокорных — встать перед ним на колени, говорить те слова, что он им прикажет.