Посоветовали товарищи Васе время зря не губить. Написал он тут же любовную записку и отдал ее надзирателю. Надежный был надзиратель, часто выручал каторжан. Да и чего нашему брату терять, если, к слову, так вот перехватят записку? Карцер, розги? Кому это новость?
Тут на всякий риск пойдешь, — сказал Никифор.
Прошел этот день. Вечером Вася к окну. Поет, а дочки начальниковой нет. Как тут понимать? Выходит, обиделась.
А только на другой день — бац! — передает надзиратель Васе записку, а на ней вверху голубки нарисованы…
Пошло тогда дело быстрее. Каждый день начали они записками обмениваться. Вася песни поет, а она стоит против окна, глаз с него не сводит. Радуются за него товарищи. Как ни говори, начальникова дочка, гляди, и поможет ему на свободу выбраться. Двенадцать лет каторги — не шутка! За всякую мысль тут ухватишься.
II написал ей Вася большое письмо: если хочет она видеться с ним, пусть добьется, чтобы в вольную команду его перевели. Были такие случаи. Кому срок на исходе либо самые неопасные, на в тюрьме их, а в поселке содержали. Не убегут. А Васе-то еще десять лет оставалось. Кабы перевели его в вольную, он бы ходу дал хоть в первую ночь.
Вместе все писали письмо. Как лучше, ему подсказывали, чтобы в любовь его девица пуще поверила. Прочитал он вслух написанное, а потом от себя еще чего-то ей приписал.
Ну, потом три или четыре дня прошло. Как с работы — Вася к окну. Поет, а нет под окном его милой. Нет и нет…
Вдруг заходит надзиратель. «Федор Климов!» — «Есть». — «Собирайся! Живо!» — «Куда? Зачем?» — «В вольную команду тебя переводят».
Это с пожизненной-то! Как же так? Собрался Федя. Дрожит от радости, а почему его переводят — не поймет.
Простился. Ушел. Смотрят в окно арестанты — видят, как машет им Федя. Ну, на свободе теперь!..
Эх, мах-ма! Свобода! Волюшка! — прошептал Ни-кифор.
Ну, а Вася как потом? — спросил Павел.
А Васе краля его так ничего и не ответила и больше ни разу, даже под окном не показалась. — Яков выдержал длинную паузу. Потом объяснил: — Вася-то в письме своем какую приписку сделал: «Надя, дорогая! Вороновым я неправильно тебе назывался. В тюремных книгах я Федором Климовым записан».
Ох-хо! — сказал кто-то. — Вот это дружба! Себя на каторге оставить, а друга выпустить!
А может, и так посчитал, — предположил другой, — для народа Федя нужнее. Больше пользы сделает. Не зря ему и пожизненную дали.
Может, и поэтому, — сказал Никифор, — а может, и не о пользе думал, а просто другу хотел помочь.
— А ты бы так сделал? — насмешливо спросил Павел. Никифор подумал и честно признался:
Нет. В голову даже не пришло бы. — И вдруг рассердился на Павла: — А ты? Ты-то сам сделал бы?
Для такого, который за правду томится, — медленно сказал Павел, — сделал бы. А для всякого — нет.
Про друга идет разговор, — поправил Павла Яков. — Как бы ты к другу?
Ежели он вред народу причинял, словом ли, делом ли, — спокойно сказал Павел, — я бы с таким и не подружился. А ежели честный он и за народ страдает — будь он даже и не друг мне, сделал бы.
В бараке больше половины было уголовников. И сам Павел считался уголовником. Но все давно уже знали, что на каторгу попал он без вины. Знали и то, что Павел не выносит грабителей и душегубов и не хочет сближаться с ними. Держит себя наособицу либо дружит с такими, кто не по злой своей воле стал преступником. Сперва ему грозили, со свету сжить обещали, потом свыклись с ним, стали уважать. Победил всех Павел своим спокойствием, рассудительностью и справедливостью. Он никогда не хитрил, всем резал правду в глаза. О себе не любил говорить. Его хотели выбрать старшим — отказался.
Не со всеми законами вашими я согласен, — сказал он, — а против своей совести я не могу.
Выбрали старшим Середу. Но он редко решал сложные тюремные дела, не посоветовавшись с Павлом.
Всех удивляла стойкость и презрение Павла перед любой опасностью и перед болью. Было один раз так.
Взрывали каменистый холм. Заложили огромный заряд, подожгли шнур, и все отбежали, легли в укрытие. И вдруг видят — на вершине холма судомойка из служебной кухни. Ходит, ломает полынь на веники. Как забралась, откуда попала туда, бог весть… О взрывах всегда всех заранее предупреждали, ставили оцепление. А случилось же. Кричат ей, машут — не слышит. А вот-вот рванет заряд. И тогда без всякой команды Павел выскочил из укрытия и бросился к холму. Все так и замерли: сам себя на верную гибель обрек человек… А он успел, добежал, загасил шнур — полвершка снаружи всего оставалось. Судомойку прогнал с холма, потом рукой помахал: «Айда, ребята, наново заделывать…»