Навстречу японской кавалерии с пиками наперевес из-за сопки вылетела казачья сотня. Павел смерил расстояние глазами. Нет, пожалуй, не успеть ей отбить японцев у линии передних окопов. Он вложил в магазинную коробку последнюю обойму патронов. И не успел их использовать все. Пронзительно крича, сбоку подскакали два японца. Один из них чуть отстал. Павел выстрелил первому в упор прямо в грудь, и тот упал; второй замахнулся па Кашталинского клинком. Киреев бросился за спину Павла и схватил его за локти, пытаясь им загородиться. Бурмакин резко рванулся. Киреев лег на землю и распластался на животе. Павел почти инстинктивно успел поднять винтовку вверх, и клинок японца, замахнувшегося на генерала, ударившись о нее, переломился. Японец проскакал мимо. Казаки, оглушая раскатистым «ура», были уже близко, й японская кавалерия от самых окопов повернула обратно. Все это произошло очень быстро. Киреев, отряхиваясь, встал как ни в чем не бывало. Кашталннский поправил сбившуюся фуражку. Павел опустил винтовку к ноге. Стрелять в японцев больше было нельзя — их заслонили собою казаки.
Спасибо, Бурмакин! — сказал Кашталннский, подзывая Павла к себе. — Тебе полагается не медаль, ты заслуживаешь большей награды. Получишь «Георгия».
Он пошел с офицерами дальше.
Вы слишком добры к дезертиру, ваше превосходиство, — пытаясь скрыть ненависть в голосе, сказал Киреев. — Ведь это будет у него уже второй «Георгий».
Вы, поручик, с земли не видели того, что я видел стоя, — высокомерно ответил Кашталинский.
Павел отер ладонью запекшиеся губы и глухо, но зло засмеялся.
29
Атаки японской пехоты все шире разливались по фронту, поочередно били то в стык 1-го и 3-го Сибирских корпусов, то разгорались у входа в Мындяфанское ущелье, где стоял 10-й армейский корпус. Там гремели орудийные залпы и взблескивала щетина стальных штыков, когда дело доходило до рукопашных схваток.
К ночи стало известно, что по всему фронту атаки японцев отбиты. И вместе с тем пришел слух, что армия Куроки начала переправу через Тайцзыхе, заходя во фланг нащим главным силам.
Павел лежал у бруствера, вслушивался в тревожные шорохи ночи, думал, остался ли жив Ваня Мезенцев. На те окопы больше всего падало снарядов. Солдаты шептались. Ждали новых вестей с левого фланга, где переправлялся Куроки.
Этого не остановишь, — безнадежно говорили солдаты.
Оку или Нодзу — тем еще можно горячих насыпать, а этот хитрый, как змей, все равно обойдет.
Ударить бы всей силой по нему, пока он в Тайцзыхе на переправах барахтается.
Но миновала вся ночь и после нее день в постоянных атаках японцев, а ударить по Куроки «всей силой» приказа не было. К вечеру Куроки закончил переправу. Об этом рассказал солдат, принесший в передовые окопы патроны.
Они бродком и вплавь весь день идут через Тайцзыхе, — вздыхая, передавал он услышанное им самим от очевидца, — потом понтонный мост наводить стали, артиллерию переправили. А наши на Сыквантунских высотах стоят, смотрят…
Да ты врешь?! — ужасались солдаты. — На глазах у наших японцы вылезают на берег, а наши опустя руки стоят?
Стрелять приказу, говорят, от Куропаткина не было, — потупив глаза, объяснил солдат, — вроде для нас оно так выгоднее.
Перебьют всех нас, — с издевкой сказал кто-то, — это и есть для Куропаткина самое выгодное.
Павел смотрел на черно-серебристые волны колышущегося под легким ветром гаоляна. Подсчитывал далекие разрывы снарядов. Это артиллерия Оку била по правому флангу 1-го Сибирского корпуса.
«Привязывает к месту, — подумал Павел, — чтобы против Куроки они не пошли. Скоро и на нас должны навалиться».
К Павлу поближе лег бородатый солдат. Звали его Федором Парамоновичем. Он все время как-то тянулся к Бурмакину, любил с ним поговорить. Может быть, их особенно сближало горячее стремление победить японцев во что бы то ни стало, не уступить им ни вершка земли.
Как думаешь, Павел, — тихо заговорил Федор Парамонович, поворачивая к нему лицо, потемневшее от загара и пыли, — измена кругом нас или что? Не жалко родины своей нашим генералам, или чести своей им не жалко? Когда же будет конец отступлениям?
Не знаю, измена это или нет, — сказал Павел, — а только мне самому отступать — словно гири за ногами тащатся. Не умеют, видно, командовать наши генералы, тычут солдат куда попало.