Иди! Как возьмут еще!
Этого уж я тебе… не скажу. Пока есть хозяева, зубы стискивай, да к ним иди.
Пойду я тоже па постройку дороги, — сказал Порфирий, — так я надумал.
Не ходи. Кончается там работа. Куда опять потом? Тут у тебя хоть крыша над головой.
Крыша тоже!
Вед-таки. Ты поступай в депо либо в мастерские, ежели примут.
Вошел фельдшер Иван Герасимович, заменивший Лакричника, и зашумел на них, заругался — он вовсе забыл, что у больного остались еще посетители.
А ты чаще заходи ко мне, Порфирий, будем дружить.
Над городом по-прежнему неслись низкие серые тучи и брызгал холодный дождь. Все дома выглядели особенно черными и дряхлыми.
Клавдея, тебе Еремей как показался? Хороший он человек?
Видать, хороший. Да только как хороший человек, то и судьба ему горькая.
Порфирий на это ей ничего не сказал. — Про себя подумал: «А может человек свою судьбу одолеть?»
Утром он пошел в мастерские проситься на работу. Пообещали: ежели понадобятся поденные чернорабочие — возьмут.
28
Тревога, возникшая было среди рабочих после «опроса» у начальства Петра и Лавутина, постепенно улеглась. Больше никого не вызывали. И ничего неприятного для всех остальных рабочих после этого также не произошло. Даже словно бы снисходительнее стали начальники цехов. И за опоздание не очень ругались и не так часто накладывали штрафы за испорченные детали. Появились везде в горячих цехах бачки с кипяченой водой. До этого десятки раз рабочие подавали прошения начальству — и все безрезультатно. Теперь вдруг, как по щучьему велению, и без новых просьб бачки появились.
Пошли неведомо откуда взявшиеся разговоры: '
Проверило наш народ начальство, видит — худых людей нет среди нас, вот и стали больше заботиться. Ведь это еще как сказать, от кого все берется: от начальства или от нас самих? Будешь ерепениться — ясно, всякого против себя обозлишь. А веди себя тихо, скромно — и к тебе будет совсем другое отношение. Заметят. Наградят…
И действительно, ни с того ни с сего под праздник успения четверым рабочим выдали наградные. Деньги пустячные, но, по пословице, не дорог подарок — дорога любовь.
Еще усиленнее начали говорить:
Вот видишь, большое старание никогда зря не про- * падет. Как ты, так и тебе.
Лавутин с Петром встретились, перемолвились:
Слышал, Гордей Ильич, какие идут разговоры?
Как не слышать.
Подкупают. За грош хотят от рабочего целковый выменять.
Ясно. Это им выгоднее, чем, к слову сказать, забастовка.
Знаешь, Гордей Ильич, надо бы нам опять собраться. Обсудить, что происходит. И глаза народу на правду открыть.
А кого пригласим?
Пока только старых своих. Надежных.
А Филиппу Чекмареву говорить?
Тут подумаешь. У него теперь свой кружок собирается.
Хотя оно и так, — заметил Лавутин, — но сам-то Филипп вроде к нам больше тянется.
А не подведет? — задумался Петр, снизу вверх поглядывая на Лавутина.
Чем же он подведет? Там тоже свои. А если будем по пять, по шесть человек в круг замыкаться, так мы рабочих никогда не организуем.
Они поспорили, но договорились на том, что из второго кружка пока пригласить только Филиппа Чекмарева. И это даже тем хорошо, что Филипп Петрович на первое время будет как бы связывать кружки между собой.
Условились собраться вечером в понедельник. Но здесь Лавутин вдруг вспомнил, что в этот день у него младшая дочь именинница и уйти с домашнего праздника ему никак невозможно. Ребят своих он любил больше всего, и лишить их счастья повеселиться вместе с отцом ему было трудно. Терешин на это был мало податлив, но все же сказал:
Тогда во вторник.
А во вторник мы с Ваней Мезенцевым пойдем к Баранову. Вдруг задержимся. Тут, брат, точно не рассчитаешь.
Ну ладно. Значит, в среду соберемся. Тогда и про разговор свой у Баранова расскажете.