И это все потому, что в одиночку ты жил, — уверенно сказал Ваня, когда Порфирий закончил. — Самый это сильный яд для человека, когда он и среди людей — а все один. И видит несправедливость, понимает ее, страдает от притеснений, а поискать поддержки себе в другом человеке не смеет. Не верит, что поддержат его. Ну и забунтует один либо, как ты, пойдет искать в другом месте хорошую жизнь. Конечно, один ее не найдешь. Станешь вот теперь рабочим и увидишь, какой у всех у пас общий интерес. Тогда ты никак на отшибе быть не захочешь, только вместе да вместе. И нам сейчас ведь не сладко живется, да мы знаем. чем ближе будем держаться друг к другу, тем вернее добьемся хорошей жизни для всех.
Они закончили обед и сидели у окна, беседуя. Груня хлопотала по дому, то прибирая со стола, то зачем-то спускалась в подполье, то бралась подбеливать печку. Иногда она, потряхивая черными косами, подбегала к ним и вставляла в разговор свое слово. Не хотелось уходить из этого дома, таким теплом и согласием веяло здесь. И беспокоило только одно: Порфирий знал, что его ждет Клавдея, сварила обед и не ест, сидит голодная. Это ее постоянное правило — за стол не садиться одной.
Мезенцев тоже проникался все большим доверием к Порфирию. Он ему нравился. Заметив, что Порфирий все чаще поглядывает в окно, видимо собираясь встать и попрощаться, Ваня взял его за руку.
Знаешь что, Порфирий, ты останься. Сегодня тут соберутся у меня… Ты послушаешь. Тебе это нужно.
И Порфнрнй остался.
Первым прибежал Кузьма Прокопьевич. Заглянул к печке, где щепала лучину Груня, готовясь ставить самовар. Пошептал ей что-то на ушко. Груня смущенно засмеялась. Кузьма Прокопьевич быстро подобрал с пола лучинки, переломал их об колено, подал Груне и, отойдя, тихонько уселся в дальний уголок. Будто всей энергии у него только и было, что переломать лучинки.
Вскоре пришли Лавутин с Петром. Лавутин вызвал Ваню за дверь, строго спросил: — Это кто у тебя?
Ваня сказал горячо:
Мой друг. Сегодня в мастерские к нам поступил
на работу.
Ты почему же не спросясь позвал его? Кто, кроме тебя, его знает?
Я знаю, — сказал Ваня. Он готов был чем угодно поручиться за Порфирия. Человек, так настойчиво ищущий лучшей жизни, перенесший так много тяжелых испытаний, не подведет. Нет, нет. Порфирий не выдаст.
Да ты-то сам хорошо его знаешь? — настойчиво повторил Лавутин.
Хорошо, — твердо выговорил Ваня, — головой за него отвечаю.
Как по фамилии?
Коронотов. А Лиза, которую взяли жандармы на маннберговском участке, — его жена.
Лавутин смягчился:
А-а! Вон кто! Что же ты сразу не сказал?
Ваня объяснил, что Порфирий и Лиза жили не вместе, и рассказал, почему так у них получилось. Но это дела не меняет, за Порфирия все равно он ручается, как за
себя.
Когда они вернулись в дом, Петр вел осторожный разговор с Порфирием. Лавутин с порога весело крикнул ему:
Петя! Не стесняйся. Свой человек и паш повый рабочий.
У Порфирия счастливо забилось сердце в груди. Его считают своим человеком, доверяют ему. Он весь собрался,
подтянулся.
Появились еще двое рабочих из кузнечного цеха — Севрюков и Пучкаев. Пошептались с Петром.
Морозова что-то нет. Но мы его и дожидаться не будем, — решил Петр, — давайте к столу все поближе.
Ты, Груня, поставь-ка нам чашки. Поняла? На вечеринку будто сегодня мы собрались. А сама в окошко поглядывай.
Груня им нагромоздила на стол какой попало посуды. Не так-то много было чайных чашек у нее.
Я думаю, товарищи, начнем, — сказал Терешин, когда все уселись.
Груня окликнула его от окна.
Филипп Петрович идет, — проговорила она, — и с ним кто-то еще, незнакомый.
Вот видишь, Гордей Ильич, — укоризненно заметил Лавутину Петр, — договорились мы с тобой об одном, а он и еще тянет с собой.
Я звал только его одного. Так и говорил ему, — оправдываясь, сказал Лавутин.
С ним кто еще? — спросил Петр.
К окну подбежал Кузьма Прокопьевич.
А… так с ним тот… приезжий. Вспомнил я и фамилию: Буткин.
Петр сощурился.
Ага! Ну, тогда пусть себе.
Войдя, Филипп Петрович стал креститься на иконы. Буткин прошел прямо к столу, на ходу бросив на кровать фуражку. Одет в этот раз он был не по форме: поношенный коричневый пиджак и давно не глаженные брюки.