Было за полдень. С южной стороны крыш капало, тонкие сосульки отрывались от карнизов и со звоном шлепались в мелкие лужицы на утоптанном снегу. Интернатский петух Петя Петров ходил вокруг лужиц, любовался на свое отражение, хлопал крыльями и восторженно орал. Ему откликались через дорогу, через поле деревенские петухи.
Митя вывел из конюшни Зорьку, впятил ее в оглобли, не спеша запряг. Потом вскочил в сани, утвердился на широко расставленных ногах между пустой бочкой и передком, дернул веревочными вожжами и подкатил к школьному крыльцу.
Саша и заплетающийся в длинном пальто Егорушка побежали следом. Они несли ведра.
С крыльца спустился Филатыч в красной распоясанной рубахе, с коротким рубанком в руках. Не выпуская рубанка, одной свободной ладонью он ощупал на спине Зорьки войлочный потник, проверил, удобно ли потник положен, дернул тугой ремень чересседельника, посмотрел на солнышко.
— Теплынь! Надо бы нынче к ручью самому съездить. Как бы не разлилось… Ты, Дмитрий, вот что: ты на лед нынче лошадь не загоняй, а встань с бочкой на берегу. Понял? Ну вот и ладно. Ну вот и езжайте. Завтра проверю сам, а сегодня времени нет.
Саша с Егорушкой бросили ведра в сани, вскарабкались на бочку, уселись верхом. Митя, радуясь, что едет за главного, без Филатыча, громко чмокнул губами, и Зорька легко, рысцой понесла сани по дороге.
Водовозная дорога сразу от школы уходила в лес. Она ныряла под мощные корабельные сосны, снег под соснами был еще по-зимнему чист и крепок. В прохладной чаще держалась тень, но там, где прямые, с темными, словно горелыми комлями деревья разбегались просторней, там вовсю тенькали синицы. В голубом прогале неба ласково и призывно куркал одинокий ворон; а еще выше, в самой бездонной синеве, громадились башнями невесомые, почти неподвижные облака.
— Шарман! — сказал, сидя на бочке и задрав кверху голову, Саша. И это должно было означать по-французски: — Красота!
А Егорушка огляделся, потянул носиком сосновый воздух, широко распахнул изумленные ореховые глаза и сказал:
— Хорошо-то как…
Потом подумал и добавил:
— А у меня завтра день рождения!
Митя, который стоял в передке саней и держал вожжи, сразу обернулся:
— Сочиняешь, Егорушка? Опять?
Митя знал за Егорушкой такой грех. Егорушка попал в интернат совсем маленьким, не помнил, когда у него день рождения, а справить этот день ему очень хотелось, и малыш придумывал его себе на каждой неделе по три раза. Но теперь Егорушка замотал головой и сказал:
— Нет, не опять. Это я раньше сочинял, а нынче Павла Юрьевна сама сказала. Мне знаешь сколько будет? Вот сколько!
Егорушка выпростал из длинных рукавов пальцы, отсчитал шесть и высоко поднял обе руки.
— Ого! — сказал Саша. — По-английски это будет — сикс. Выходит, тебе подарок надо.
— Надо! — радостно согласился Егорушка. — А какой?
— Ну вот, сразу «какой». Поживем, увидим. Потерпи до завтра.
— Потерплю, — ответил сговорчивый Егорушка. — До завтра терпеть не долго.
А Митя не вытерпел. Он дернул вожжами, взглянул на мерно колыхающуюся спину лошади, послушал, как ладно она похрупывает подковами по сыроватому дорожному снегу, и опять обернулся:
— Хочешь, Егорушка, я тебе дудочку сделаю? Ивовую. На два голоса. Я это ловко умею. Вот приедем к ручью, выломаю подходящий прут и дома вечером сделаю.
— Сделай! — оживился Егорушка, поднес к губам воображаемую дудочку и, сидя на бочке, заприговаривал:
— Тир-ли, тир-ли, тир-ли!
Мальчики засмеялись. А Зорька все топала да топала по узкой дороге, и вот корабельные сосны кончились, дорога сбежала по некрутому склону вниз и пошла по долинке, заросшей ивняком и ольховником.
Мартовскому солнцу тут раздолье. Ветер в долинку почти не залетает, тени от кустов прозрачны, и вешнее тепло здесь проникает всюду. Сугробы во многих местах уже протаяли до болотных кочек, а на ивовом прутье надулись глянцевые почки. Они вот-вот лопнут, и тогда по тонким веткам разбегутся, рассядутся, как цыплята, ярко-желтые пушистые соцветия.
Егорушка напоминает:
— Митя, прутик не забудь сломить.
— Не забуду, — говорит Митя, останавливает лошадь и спрыгивает в снег. Он топчется под ивой, сгибает упругую ветку. Митины следы сразу темнеют, набухают водой.
— Надо бы нам надеть кирзовые сапоги. Промокнем, — думает вслух Саша. А Митя сламывает прут, внимательно осматривает его и опять залезает в сани.
5
Когда подъехали к ручью, то увидели, что за прошедшие сутки там ничего не изменилось. На широко раздавшемся в этом месте ручье, на льду, по-прежнему лежит пронзительно яркий снеговой покров, по снегу тянется накатанный санями подъезд к проруби; а с той стороны от ельников к проруби-оконцу протоптана узкая тропа. Ее Пробили за зиму лоси, они ходят сюда почти каждый день.