— Слыхал? — высунулся наружу Саша. — Слыхал? Завтра опять с ним беседовать придется.
— Отвечать придется, — вздохнул Митя и теперь сам оказал: — Скорей бы Петя Петров пропел, скорей бы полночь.
А потом Саша и Митя лежали под одеялами и слушали, как дежурные принесли в спальню и поставили им на тумбочку ужин; потом слушали, как в спальню пришли все остальные мальчики и, стараясь не мешать больным, стали потихоньку укладываться. Видно, Павла Юрьевна их строго предупредила, а то бы тут еще целый час стоял шум, гам, в воздухе свистели бы подушки, раздавался бы писк, хохот, а потом кто-нибудь чего-нибудь рассказал бы веселое, и в темной спальне все бы еще долго кисли от смеха.
Но сегодня все угомонились быстро. Только в ближнем от Мити углу немножко пошептался со своим соседом Егорушка.
— У меня завтра день рождения. Мне Митя дудочку обещал сделать.
— Какой тебе день рождения! — ответил сердитым голосом сосед. — Какая тебе дудочка, когда кругом больные! И Митя болен, и Саша болен, и Зорька в конюшне стоит под тулупом больная.
Егорушка озадаченно помолчал, подумал, потом почти громким голосом оказал:
— Так ведь день-то все равно будет!
— Будет, будет, — согласился сосед. — Перестань разговаривать, а то Павла Юрьевна придет.
Малыши замолчали, но Егорушка еще долго ворочался, видно, переживал: будет у него завтра день рождения или опять не получится.
Митя тоже переживал. В голове у него теперь все перепуталось: и Зорька, и жеребеночек, и Егорушкина дудочка, и Стенька Разин, и неведомый, далекий корабль. Митя устал от этих переживаний и вот незаметно уснул.
8
Сколько он проспал — неизвестно. Может, три минуты, а может, три часа. Разбудил его Саша.
— Вставай. Петя Петров кукарекнул.
Митя открыл глаза, увидел в окне светлую, холодную луну и сразу вспомнил, что вот сейчас, что вот прямо в эту же минуту надо вылезать из теплой постели и выходить в ночь, в тьму, и бежать под этой стылой луной неведомо куда, — и ему сделалось жутко.
Но Саша прошептал:
— Дрейфишь? — И Митя свесил голые ноги с кровати, стал одеваться.
Саша свою куртку уже натянул и теперь засовывал в карманы хлеб, лежавший на тумбочке рядом с нетронутым ужином.
— Провиант на дорогу. Надо бы и кашу прихватить, да не во что… Давай, пошли.
Осторожно ступая босыми ногами по гладким прохладным половицам, они выскользнули в темный коридор. Саша остановился возле комнатушки Павлы Юрьевны, приложил ухо к двери. Там было все спокойно, и мальчики принялись ощупью разыскивать на вешалке свою одежду.
Пальто и шапки нашарили сразу, а валенок под вешалкой не было. Там ничьих валенок не было.
— Вот так раз… — едва слышно выдохнул Саша.
Но Митя сообразил:
— Так мокро ведь было. Вся обувь на кухне сушится.
Пришлось открывать дверь на кухню. Дверь, к счастью, не заскрипела. Вышла заминка только с самими валенками. На теплой плите их стояло так много, что выбрать впотьмах свои собственные было невозможно.
— Натягивай любые, — скомандовал Саша, — лишь бы по ноге пришлись. Теперь все равно.
— Теперь все равно… — согласился Митя.
И вот они сняли в сенях с дверного пробоя тяжелый крюк, тихонько вышли на крыльцо, и навстречу им хлынул холодный лунный свет, протянулись по синему, блескучему снегу резкие тени сосен.
Мальчики замешкались у крыльца. Но тут к ногам их упала сухая сосновая шишка, мальчики вздрогнули, припустили во весь дух к воротам.
Они выскочили на проезжую дорогу и побежали по ней в ту сторону, где хмурился на краю поля под звездным небом ночной лес.
На опушке у первых елок Саша остановился, посмотрел на темные, теперь далекие окна школы и сказал:
— Адью! Прощай!
А Митя ничего не сказал. Митя даже не помахал варежкой. И не потому, что ему было все равно, а потому что он боялся заплакать.
Потом они помчались дальше и бежали до той поры, пока у обоих не закололо сердце.
Тогда мальчики пошли быстрым шагом и все посматривали вперед, все ждали, когда покажутся крыши полустанка.
Влево, вправо они не глядели. Смотреть по сторонам было страшно. Подсвеченный луною мартовский лес был угрюм. В нем что-то вздыхало, скрипело, нашептывало; в нем, должно быть, оседали в глубоких оврагах напитанные талой водою снега, но мальчикам думалось: там кто-то идет, крадется и вот-вот выйдет косматой тенью на дорогу и преградит им путь.