Но слов не хватало. Как всегда, когда рассказать нужно многое, а с чего начать — не знаешь. Да и времени на длинные письма никогда не хватало.
«После войны расскажу», — подумал Александр и улыбнулся.
Радио в коридоре вдруг замолкло. Музыку обрезало, словно ножом. Послышался громкий голос диктора:
«Внимание! Внимание! Воздушная тревога! Воздушная тревога!»
И сразу же отрывисто и четко застучал метроном.
В городе завыли сирены.
Александр посмотрел на часы. Было 22.10. Пятый налет фашистских самолетов за сегодняшний день. Это они ради праздника стараются. Устрашают…
Как ненавидел сейчас Александр идущие в темном вечернем небе самолеты с черными крестами на крыльях и летчиков, хладнокровно сбрасывающих на город тяжелые бомбы!
Но на этот раз отбой наступил необычно быстро. Через десять минут перестал стучать метроном. Наступила глухая тишина. Потом снова начали передавать музыку.
«Видно, зенитчики отогнали самолеты!» — подумал Александр и принялся за письмо.
В красный уголок заглянул старшина Федулов.
— Белавин! К командиру роты! Быстро!
Ну вот… Придется дописывать ночью.
Он собрал бумагу, конверты, надел на карандаш наконечник, сделанный из гранатного капсюля, сложил все в полевую сумку.
Потом снова достал карандаш и написал после слов «все нормально»:
«Сейчас иду на ответственное задание. Выполню его с честью. Не беспокойтесь обо мне».
— Назначаю вас старшим расчета, Белавин. Примите команду.
— Есть принять команду.
Александр посмотрел на трех красноармейцев. Ребята незнакомые. Молодые. Но, кажется, ничего, крепкие.
— Бомба на улице Союза Связи у Главпочтамта. Определите калибр, тип взрывателя. Если невозможно обезвредить, подорвите на месте.
— Ясно, товарищ капитан.
— Желаю удачи. Действуйте.
Уже в грузовике, грохотавшем по пустым улицам города, Белавин познакомился с расчетом, спросил:
— Приходилось когда-нибудь откапывать бомбы?
Красноармейцы переглянулись.
Один из них прогудел обиженно:
— Мы уж штук двадцать в дым пустили. Не сомневайтесь.
— Это хорошо, — сказал Белавин.
И больше не проронил ни слова до самого места. Он вообще не любил длинных разговоров.
Бомба упала у перекрестия улицы Союза Связи и переулка Подбельского, прямо против арки Главпочтамта. Проломив асфальт, она ушла в грунт, оставив после себя солидную дыру, засыпанную землей. У места падения бомбы кто-то уже поставил знак запрета движения. Поодаль, за аркой почтамта, маячила одинокая фигура дежурного дружинника.
Уже совсем смеркалось. Темные дома двумя угрюмыми шеренгами стояли вдоль улицы. Ни единого проблеска света не пробивалось из окон наружу.
Белавин достал из кузова аккумуляторный фонарь с синим фильтром и осмотрел место падения бомбы. По величине дыры определил ее вес — двести пятьдесят килограммов. Теперь нужно было узнать, на какую глубину ушла бомба под улицу. Взяв у одного из пиротехников щуп — длинный металлический стержень, — Белавин погрузил его в рыхлую землю. Стержень вошел в почву на всю свою полутораметровую длину, не встретив сопротивления. Бомба лежала глубже.
Он знал, что двухсотпятидесятки пробивают землю на глубину пять, шесть и даже семь метров. Но бывает, что бомба останавливается и в двух метрах от поверхности. Все зависит от высоты, с которой ее сбросили, и от того, пикировал самолет на цель или нет.
Пикировать фашист не мог. Налет происходил вечером, и пилот в условиях плохой видимости просто выбрасывал свой смертоносный груз из бомбовых отсеков.
«Метрах в трех от поверхности, — мысленно определил Белавин, разглядывая обломки асфальта. — Интересно, почему не взорвалась? Что это, неисправность взрывателя или…»
Это «или» было самым неприятным для пиротехников, занимавшихся неразорвавшимися авиабомбами, НАБами, как их сокращенно называли. В девяноста случаях из ста оно значило, что взрыватель у несработавшей бомбы — замедленного действия, вероятнее всего с часовым механизмом. И на какое время замедления механизм поставлен, знали только те, кто подготавливал адскую машину к действию.
«Будем надеяться, что она без часиков», — подумал Белавин.
Он обернулся.
Пиротехники расчета стояли с лопатами в руках, а за ними — дружинник с красной повязкой на рукаве зимнего пальто. В синем свете фонаря повязка казалась совсем черной.
— Когда упала? — спросил Белавин.