— Я ничего не потерял, товарищ старший лейтенант, я нашел там то, что мне интересно. Хотите верьте, хотите нет, — выпалил я с жаром, — но без гирокомпасов мне нет больше жизни!
— Пойдем, — сказал штурман, поднимаясь.
По командирскому трапу мы поднялись из коридора кают-компании в салон. Второй раз в жизни я стоял на пушистом ярко-красном ковре командирского салона, среди бронзовых канделябров и зеркал, вдыхая запах бархатных штор, обозревая небывалый для меня корабельный уют… Командир «Грозного» капитан 3-го ранга Андреев указал на меня и спросил штурмана:
— Вот это он и есть?
Только сейчас я заметил, что здесь же находится и старшина Лебедев в чисто отстиранной робе, в старшинской «шапке с ручкой».
— Старшина, — повернулся к нему командир, — я жду, что вы скажете о юнге Вэ-Пикуле.
— Не сокровище, — отвечал Лебедев (добрая душа). — Конечно, в теории он малость подковался, практические навыки кое-какие от нас перенял, но… ветер еще бродит в голове!
— Ветер и будет бродить, — заметил штурман Присяжнюк, и я ощутил в нем своего заступника. — Вы, старшина, учитывайте, что в свои пятнадцать лет, когда его сверстники еще собак гоняют, Пикуль вам ни Сенекой, ни Фейербахом стать и не сможет. Лучше скажите: можете ли вы в условиях боевой обстановки подготовить из юнги Пикуля классного аншютиста, которому я мог бы доверить вахту у гирокомпаса?
Командир носком ботинка поправил загнувшийся край ковра.
— Давайте решим этот вопрос сразу. Как рулевой юнга Вэ-Пикуль не представляет никакой ценности. Но эта не совсем обычная страсть его к гирокомпасам тоже ведь чего-то да стоит!
Тут я стал понимать, к чему клонится разговор. Попади я в такую же ситуацию в условиях, скажем, XVIII века, я бы, наверное, рухнул в ноги офицерам, слезно причитая: «Благодетели мои, осчастливьте, век буду бога молить…» Но сейчас я был юнгой ВМФ СССР, и это определяло мое сознание.
— Обещаю все свои силы… все старания… — начал было я.
Но командир и штурман выслушали не меня, а Лебедева.
— Я берусь, — заявил старшина, — подготовить из юнги Пикуля аншютиста для самостоятельной вахты в гиропосту.
Он меня подготовил, а вскоре его направили с караваном судов в Англию, и моим старшиной стал Иван Васильевич Васильев, который сейчас работает монтером в Сестрорецке. По боевому расписанию во время тревог Васильев должен был находиться наверху — в штурманской рубке, а я оставался внизу — при гирокомпасе. Я был чрезвычайно горд от сознания, что в тревожную минуту, когда эсминец оглашали колокола громкого боя, мне надо было снимать трубку телефона и докладывать:
— Гиропост — мостику: бэ-пэ-два бэ-чэ-один к бою готов!
БП-2 БЧ-1 — это боевой пост № 2 боевой части № 1.
Так я стал командиром боевого поста. Мне было тогда уже 16 лет.
Я делал во время войны свое маленькое, нужное для флота дело: следил, чтобы мой любимый гирокомпас давал кораблю истинный курс. Гирокомпас работал всю войну без выключений, его держала в напряжении, как и всех нас, боевая готовность. Я да мой старшина — нас двое, а в сутках 24 часа, вот и получалось на каждого по 12 часов вахты ежедневно. А потом тревоги, обледенение приборов на мостике, засоление инструментов во время шторма. Бывало, отстоишь вахту в шесть часов — в запахе масел и бензина, в одуряющем гуле и звоне приборов, — а тут:
— Аншютиста наверх… протереть линзы на репитерах!
И так во время шторма, бывало, раз по десять в сутки тебя поднимут на мостик. Спать приходилось безбожно мало. Всю войну, как я сейчас вспоминаю, я хотел только одного — выспаться.
А когда война закончилась, я стал прощаться с кораблем, обходя все его отсеки. Под конец спустился и в свой гиропост, где провел самые лучшие, самые яркие, самые неповторимые дни своей юности… Тут я не выдержал. Я не сентиментальный человек, но со мною случилось что-то такое, что бывает единожды в жизни. Колени у меня вдруг сами собой подломились — я опустился перед гирокомпасом, который еще тихонько гудел, подвывая мотором, словно от усталости бессонных ночей войны. Я обнял гирокомпас с нежностью и — рыдал, рыдал, рыдал…
Выстукиваю на машинке вот эти строчки, а на глаза опять невольно навертываются слезы. От тех трудных времен у меня сохранились две ленточки. На одной — «ШКОЛА ЮНГОВ ВМФ», а на другой — «ГРОЗНЫЙ». Да еще в старых бумагах сохранилась небольшая акварелька — вид моего гиропоста.
Память иногда возвращает меня назад, в юность. Тогда я снова вижу себя мальчишкой, юнгой, несущим боевую вахту возле тех приборов, которые дают кораблю истинный курс.