— Ордена и медали у меня на мундире. А планочки, как ты выразился, я не прикрепил, потому что не привык все еще в штатском ходить, хотя ношу его вот уже два года три месяца и тринадцатый день… Не привык. А может быть, и никогда не привыкну. Представляешь, всю жизнь отдать армии, пройти три войны и вдруг оказаться штатским?! Это все равно, что, ну, я даже и не знаю, с чем это сравнить можно! Места себе на нахожу! — Генерал-лейтенант в отставке Самойлов настолько разволновался, что пошел, купил еще по два стаканчика мороженого, по два эскимо, быстро с ними разделался и продолжал: — Вот какая, Владимир, обстановка.
— Не понимаю я вас, — признался Вовка. — Вам же есть чем гордиться.
— Есть чем гордиться! — насмешливо, почти с возмущением воскликнул генерал-лейтенант в отставке Самойлов. — Так вот сидеть дома и гордиться с утра до вечера? Потом телевизор посмотреть, поспать и снова — гордиться? Ну, предположим, — уже спокойнее продолжал он, — сижу я и горжусь своим боевым прошлым, а ты в это время зайцем едешь. Или троечки получаешь. А то и двоечки. Чего же мне гордиться? А?
— Да при чем здесь я-то?! — поразился Вовка, подпрыгивая на стулике. — За троечки и двоечки меня родители да учителя ругают, так это понятно.
— А понятно тебе, за что я воевал? — грозно спросил генерал-лейтенант в отставке Самойлов. — За что я воевал, ты знаешь?
— За Родину. За народ.
— Правильно. А что такое Родина? Что такое народ?
— Ну… — Вовка немного попыхтел от умственного напряжения. — Родина — это вся наша страна. А народ — это все люди.
— И ты в том числе, Владимир.
— Я?! — Вовка опять подпрыгнул на стулике. — Я-то… Конечно… Но как это — в том числе? Как?
— А вот так. Ты — тоже частица народа, нашего великого советского народа. Маленькая, крошечная, но — частица. Сознавать это надо, Владимир, выводы из этого надо тебе сделать. Глубокие выводы. Вникни: если одна частица народа зайцем ездит, вторая — на двоечки учится, третья — вообще дурака валяет… Что получается? Получается, что каждая из этих частиц, в том числе и ты, не понимает, что мы за нее кровь проливали. Да, да, Владимир! Я воевал за то, чтобы и ты вырос замечательным человеком! И ты! И — все!
— Но ведь меня еще на свете не было, когда вы воевали, — жалобно сказал Вовка. — Как же вы могли за меня воевать, если я еще не родился?
Генерал-лейтенант в отставке Самойлов покачал головой и с сожалением произнес:
— Многого ты, Владимир, не понимаешь. Самого главного не понимаешь. А пора бы. Человек-то ведь ты почти взрослый. Не успеешь оглянуться, а тебя уже и в армию призовут. А ты готовишься к этому? Думаешь ли хотя об этом?
— Думать-то я об этом думаю. Только далеко мне еще до армии. Сто тысяч раз еще успею оглянуться. Я, между прочим, космонавтом буду. Здоровье у меня хорошее.
— Здоровье у него хорошее. А голова как у тебя работает?
— Нормально.
— Подведем итог нашего разговора, — сумрачно предложил генерал-лейтенант в отставке Самойлов. — Взгляды на жизнь у тебя, Владимир, неверные. Очень и очень неверные. Если хочешь, я займусь тобой. Постараюсь объяснить тебе смысл жизни.
Вовка призадумался. Честно говоря, расспросы Петра Петровича и его рассуждения стали для мальчишки тягостными. Генерал, а послушаешь — как учительница: троечки, двоечки… Но вот смысл жизни — это интересно, хотя и непонятно. Больше всего Вовку, конечно, подкупало то, что разговаривали с ним совершенно серьезно, как, пожалуй, еще никто с ним не разговаривал, да к тому же и мороженым вдоволь угощали.
Взвесив все это, Вовка вскочил, руки по швам, пятки вместе, носки врозь и прямо-таки гаркнул:
— Рады стараться, товарищ генерал-лейтенант!
— Тише, тише! Вольно. Садись. Называй меня только Петром Петровичем. Третий раз напоминаю. Условия нашей с тобой дружбы следующие. Держать слово крепко. Дал слово — выполни во что бы то ни стало. Это первое. Второе: ничего не скрывать друг от друга. Будем предельно искренними. Я тебе раскрою все свои тайны.
— Тайны?! — Вовка с трудом удержался, чтобы не подпрыгнуть на стулике. — Какие тайны?
— Со временем узнаешь. Когда мне станет ясно, что же ты за человек. Завтра встречаемся здесь. В семь ноль-ноль.
— Утра?!
— Конечно. Если бы я имел в виду вечер, то сказал бы: в девятнадцать ноль-ноль. А мы встречаемся, повторяю, в семь ноль-ноль.
— Так рано? — упавшим голосом спросил Вовка. — Я постараюсь, Петр Петрович. Есть быть завтра здесь в семь ноль-ноль.