Серебренников потребовал дать ему провожатого, знающего туда дорогу. Колесников согласился поехать с ними сам. Но ни у кого дома не было коней. Кто-то сказал, что у Анатолия Бронникова есть лошадь. Отряд в сопровождении пешего Игнатия от сборни двинулся через мост и остановился возле дома Бронникова. Вызвали хозяина. Анатолий Иванович отвязал коня и передал Колесникову, только сказал, что седла у него вообще нет. Так, на незаседланной лошади тот повел карателей в верхний край села. А Серебренников, подозвав к себе Бронникова, стал расспрашивать о якобы организованном в селе госпитале, в котором много раненых, и что, по имеющимся сведениям, он их лечит. Но Анатолий Иванович категорически опроверг эти слухи. Поверил ли этому каратель, неизвестно, но что они между собой разговаривали, видели многие. Они по-своему все поняли, подумав, наверное, что Анатолий Иванович связан с белыми. Вот это предположительное "наверное" стало превращаться в "достоверно". В таком виде оно дошло до партизан. А подлило масло в огонь то, что на очень приметном бронниковском коне, которого знали все в селе, ехал с отрядом Колесников. Значит и Бронников с ними заодно, ведь лошадь-то его. Именно этот случай, а не какой-либо другой, привел впоследствии к трагедии для семьи Бронникова.
Добраться до пасеки карателям не удалось: при подъеме на Веселенькое, из леса Кисленной сопки отряд был обстрелян и вернулся обратно и в тот же день, не наделав никаких пакостей, уехал в Солонешное. Старосте было строго наказано собрать сход, добиться сдачи всего оружия и отправить его в волость.
Бащелакский фронт все еще держался, перестрелки не прекращались. В первых числах октября произошел последний большой бой, с обеих сторон много убитых и раненых. Продолжался он несколько часов. Несмотря на превосходство, белые терпели поражение, победа полностью склонялась на сторону партизан. Однако во второй половине дня со стороны Березовского спуска на помощь казакам пришло подкрепление - полковник Хмелевский с шестью сотнями казаков. Штаб дал команду отвести все отряды в горы, для передышки. После поражения в ту же ночь все тележихинские партизаны во главе с начальником штаба Ларионом Колесниковым возвратились домой, и узнали о том, что Игнатий Колесников заправляет делами вместо старосты, что он водил карателей туда, где укрылись партизаны, что он собирал сход и заставлял сдать оружие, которое действительно уже около трёх десятков единиц собрано и хранится в каталажной камере. Эти дела помогает ему вершить Анатолий Бронников. Подобные разговоры посеяли у партизан подозрения, хотя некоторые в измену братьев Бронниковых не верили, и даже о готовящейся над ними расправе сообщили запиской. Вопрос об их уничтожении был решен. Разузнав о дне отправки оружия, партизаны решили его захватить. С оружием была отправлена Мавра Новосёлова, муж которой, тоже был в отряде, в засаде. Когда она поравнялась с забокой, партизаны дали залп в воздух, выскочили на дорогу и отобрали у перепуганной бабы весь "арсенал". Чуть живая, вернулась Мавра в село, но на сборню прийти не хватило сил, попросила соседку. Игнатий Колесников с Василием Бронниковым решили не оставаться дома на ночь. А Анатолий Бронников, не чувствуя за собой вины, из дома не ушел. И вот около полуночи партизаны сделали налет на четыре дома. Стреляли во все окна, залпами и одиночно. Эта стрельба привела всех спящих в ужас. Разбитые стёкла летели на пол, пули и дробь щелкали по кирпичам печки. Четверо детей Бронникова подняли истошный крик. Не помня себя, их мать Татьяна Дмитриевна сползла на пол, оставив в качалке двухлетнюю дочь Людмилку, которой дробь попала в плечо и бок. Бронников выскочил в кухню, схватил двухстволку и выстрелил в залезавшего в окно человека. Скинул крючок и вышиб ногой дверь, сбив при этом, стоявших на крылечке. Перепрыгнул через изгородь и побежал по смородиннику к речке. До утра он укрывался на мельнице Тоболова. Партизаны в дом заходить не стали. Перед рассветом Бронников пришёл к соседям и узнал о ранении ребёнка. Дочку ему принесли, он вырезал дробь и перевязал, на следующую ночь ушел в Солонешное.
В ту же ночь партизаны пришли и в дом писаря. Его жена Екатерина отказалась открыть, но была ранена, двое детей истошно закричали. Бабушка Агафья, не слезавшая с койки двадцать лет, со слезами просила ворвавшихся не убивать их с детьми. Ей ответили, что их не тронут, сына её найдут и убьют. Печёнкина Харитона в ночь погрома тоже дома не было, и весь ужас пришлось пережить его жене. Её избили, требуя сказать, где Харитон, но она действительно не знала. А Печенкин ушёл в Солонешное и записался в дружину, позднее его поймали и этапировали в Бийскую тюрьму, после отбытия срока вернулся в Тележиху и прожил до самой смерти со своей семьёй.
В утро погрома партизаны Колесников, Бабарыкин, Пономарёв, Косинцев, Бурыкин, Ушаков, Кобяков и другие снова приехали в дом Василия Бронникова угрозами да ласками выспросили у детей, где их папа. Дети рассказали, что отец ночевал в соседях у стариков Богомоловых, там же вместе с Василием взяли и Игнатия Колесникова. Пригнали их на сборню и заперли в каталажке. Стали обсуждать, как поступить с ними, решили расстрелять. Первым вывели Игнатия и тут же убили. Василия застрелили в каталажке, пуля снесла ему пол черепа, стены и пол были забрызганы кровью. Трупы до вечера ни кто не убирал. На обезображенные тела страшно смотреть, кое - кого мучила совесть. Наконец отрядили людей копать яму. С северной стороны сборни, у самой завалинке выкопали метровую яму, стащили убитых и зарыли. Назавтра родственники попросили у партизан разрешение выкопать трупы и похоронить на кладбище, им разрешили.
Чувствуя себя хозяевами положения, некоторые пропойцы, картёжники, постоянные хулиганы и мародёры Буйских Костя, Менухов Яков, Кобяков Димка и Ушаков Евгений решили сделать такой же погром в доме Уфимцевых, сын которых в царской армии был каким - то младшим чином. Они ворвались в дом, избили стариков и забрали многие домашние вещи, связав их в простыни, принесли на сборню и разделили между собой.
* * *С каждым днём в село прибывали партизаны отрядами и мелкими группами, в основном из трёх волостей: Мало - Бащелакской, Сибирячихинской, и Солонешенской. Приезжали и из степных деревень, но мало. Многие ехали с семьями. Запряженные в скрипучие телеги усталые лошадёнки по грязи везли разный груз, разнообразный до смешного. В телегах сидели черномазые ребятишки, рядом какие - то коробушки, корзинки, ведёрки и прочий хозяйственный скарб. Мужики были убиты в боях, а их семьи боялись оставаться дома, и плелись за партизанами. Тележиха превратилась в лагерь, в оградах полно лошадей, в каждой хате - людей. Спали на полатях, на печи, на лавках, на полу вповалку, в телегах, на предамбарьях и в амбарах. Теснота, суета, шум, крик, смех, плач, металлический лязг, хруст и ржание лошадей. Возвратились из Солонешного и наши партизаны, во главе с Колесниковым, всего около двухсот человек. Здесь же разместился и фронтовой штаб. Среди командиров был Иван Яковлевич Третьяк, интересная и загадочная личность. Говорили, что в Чрышском его взял на пасеке Ряполов. Дмитрия Ильича Ряполова я знал с октября двадцатого года, когда учился в единой трудовой школе села Сычёвки, а он управлял ревкомом волости. Будучи членом партии, я состоял на учёте в одной с ним ячейке. В 1960 году, в Бийске у меня на квартире он вместе с Никифором Бурыкиным ночевал и тогда Ряполов рассказывал, что он со своим не большим отрядом преследовал несколько казаков и на попавшейся по пути пасеке обнаружил людей, в числе которых один особенно выделялся внешним видом. Высокий, бритый, взгляд острый, одет в гетры, такой обуви местные не носили. По- русски говорил с акцентом это был Третьяк. Он показался очень подозрительным, уж не из высших ли офицеров посланных Колчаком в помощь казакам. Женщин оставили, а мужчин всех взяли и пригнали пеших в штаб. Стали подозрительного допрашивать, он рассказал, что когда - то давно, от царского преследования уехал в Америку, долгое время проживал там. Услышал про российскую революцию и решил возвратиться и помогать в борьбе со старой властью. Ехал через Японию, во Владивосток, оттуда прибыл к своему брату, что он коммунист. Все это казалось подозрительным, а слова коммунист здесь в то время не знали, вот если бы он назвался большевиком, тогда ему больше бы поверили. В штабе решили зачислить его в отряд, и поручено Ягушкину внимательно следить за этим человеком. Если что - либо будет замечено, то немедленно расстрелять. Так он оказался в Тележихе, среди отступивших с Бащелакского фронта.