Мэгги села напротив, положила руки на стол, сцепив пальцы, посмотрела ему в глаза.
— Как встретил Рождество? — спросила она.
— Дерьмово. А ты?
— Я тоже дерьмово.
— Сначала расскажи ты.
— Ладно. — Мэгги глубоко вздохнула, сложила вместе указательные пальцы и нацелила их на Эрика. — Мать и дочь обвинили меня в том, что я кручу с тобой роман, и после пары прекрасных скандальчиков, разозлившись, они обе уехали. С тех пор я их не видела.
— О, Мэгги, мне очень жаль! — Эрик взял ее за руки.
— Ничего. — Мэгги высвободила руки. — Хочешь верь, хочешь не верь, но мы поругались не столько из-за тебя, сколько из-за того, что я пытаюсь быть независимой. Им это не нравится. Собственно говоря, я лишь сейчас начала понимать, что моей матери не нравится во мне все, особенно то, что я могу быть счастлива. Она просто мелочная, и, когда я это поняла, меня перестала мучить совесть. Что же касается Кейти, то она все еще не пришла в себя после смерти отца. Сейчас она в таком возрасте, когда дети становятся очень эгоистичными. Со временем это пройдет. Ну, а теперь ты рассказывай о своем Рождестве, Нэнси понравилось кольцо?
— Да, понравилось.
— Тогда что же было плохо?
— Все. Ничего. О Господи, я не знаю. — Он положил руки на затылок и до предела запрокинул голову. Закрыв глаза, он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Затем выпрямился, опустил руки на стол и в упор посмотрел на Мэгги.
— Просто все рухнуло. Мой брак, наши отношения, будущее. Все стало бессмысленным. Я смотрю на Майка и Барб и думаю: вот как должно быть. А у меня не так, и я понял, что никогда так не будет.
В наступившей тишине Эрик, не отрываясь, смотрел на Мэгги. Страдальческие морщинки пролегли в углах его глаз и губ.
Кофе закипел, и кухня наполнилась его ароматом, но никто этого не заметил. Они неподвижно сидели по разные стороны стола, глядя друг другу в глаза и начиная понимать, что в их отношениях наступает решающий момент, который может изменить не только их жизни, но и жизни близких им людей. Они знали, что пути назад не будет, и боялись этого.
— У меня к ней не осталось никаких чувств, — тихо признался Эрик.
Значит, вот как это происходит, подумала Мэгги. Вот как рушится семейная жизнь и начинается любовная связь на стороне. Она встала в замешательстве, погасила конфорку, налила Эрику кофе, себе — кипяток и снова села. Эрик долго смотрел в чашку, потом наконец поднял глаза.
— Я хочу спросить тебя кое о чем, — сказал он.
— Спроси.
— Что это было — тогда, когда я привез Кейти и мы с тобой стояли в дверях?
Мэгги вспомнила, как она нарушила запрет, и при этом воспоминании на душе у нее потеплело.
— Это было недоразумение, — ответила она. — Прости. Я не имела права...
Продолжая смотреть Мэгги в глаза, Эрик заметил:
— Забавно. Мне казалось, ты имеешь право.
— Я очень устала и очень волновалась за Кейти. А ты вдруг привозишь ее домой целой и невредимой. Я была тебе благодарна...
— Благодарна? И все?
— А что ты еще хочешь от меня услышать?
— Я хочу, чтобы ты сказала то, о чем начала говорить несколько минут назад, когда я сюда вошел. О том, что мы просто влюблены друг в друга.
Мэгги вздрогнула так, будто ее ударило током. Она смотрела на Эрика, чувствуя, как бешено стучит ее сердце.
— Влюблены?
— Однажды мы это уже проходили. И теперь нетрудно догадаться, что с нами происходит.
— Мне казалось, мы говорим о том, что у нас... что у нас роман.
— Роман? Ты этого хочешь?
— Я ничего не хочу! Я думала, я... — Мэгги закрыла лицо руками. — Господи, какой странный разговор!
— Тебе страшно?
Мэгги опустила руки, чтобы взглянуть на Эрика. Страшно? Да она просто в ужасе. Мэгги кивнула.
— Мне тоже страшно, я тебе уже говорил.
Мэгги схватилась за чашку, чтобы хоть за что-нибудь держаться.
— Как все... цивилизованно! Сидим тут друг перед другом и обсуждаем, словно, кроме нас, это никого не касается. Но, к сожалению, касается, и я чувствую себя виноватой, хотя мы ничего плохого не сделали.
— А ты хочешь сделать что-нибудь плохое, чтобы не чувствовать себя виноватой напрасно? У меня есть на этот счет несколько идей.
— Эрик, будь серьезным, — рассердилась Мэгги, с трудом пытаясь побороть влечение, и это была самая страшная борьба в ее жизни.